Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Между прочим, и отец к тому времени не бывал в Серогозах лет двадцать пять, хотя уже после революции еще некоторое время учительствовал в здешних краях. Никого из Герасимовых тут не осталось: дедову избу сожгли, Савелий умер, а род не пустил в Серогозах глубоких корней... Впрочем, отца узнали. Кое-какие старожилы-соседи еще помнили. Ни дома, ни огорода, ни сада, ни савельева подворья... И все-таки жила в селе память о деде. Долго стоял отец у «Архиповой криницы» – толстой шершавой бетонной трубы с колодезным воротом и гонтовым навесом над черным зевом, и до сих пор брали отсюда холодную чистую воду. Война, революция, нашествие германцев, гетмановщина, Петлюра, Махно, коллективизация – вот сколько всего пронеслось над этими степями за прошедшие годы, а колодец, выкопанный Герасимовыми – сохранился. Двадцать семь сажен, больше пятидесяти метров глубины, и не в деревянный сруб одет – в бетонные полукольца, которые они сами из гравия, песка и цемента отливали и на примитивной лебедке опускали вниз, подгоняли стыки, заделывали швы. К нашему приезду он уже почти сорок лет простоял. На века строили. Отец тогда еще мальчишкой был, в конце прошлого века. Архипу и Савелию старшие сыны помогали. Бригада! Целое лето возились. Вода-то в Серогозах на вес золота. Отец рассказывал, что его обязанностью было огород поливать – каждый день только на эту нужду пятьдесят ведер надо было выкачать – и не оскудевал колодец. Всем соседям служил. Сколько же песку и глины в недалекую балку вывезли, сколько волнений – а вдруг не доберемся до воды, тут ли идет жила? Но вот стоит и поит местных жителей «Архипова криница»... Теперь и мне уже за шестьдесят, а так хочется съездить, одним хоть глазком на отцову родину глянуть. А ну как и до се стоит тот колодец, поит народ? Думал, вот уйду на пенсию, осуществлю свою мечту. Да все недосуг. Нижние Серогозы – корень рода моего, почти незнаемая, но своя, любимая земля...

В Заднепровье стоят по окоему на ровной, как стол, степи редкие горбы древних курганов – «могыл», из балочек порой высятся свечи пирамидальных тополей и купы белой акации – видно, хутора когда-то стояли. Здесь, в казахской степи – гряды холмов, частые озера. Зелень и деревья только у воды, от деревни до деревни или от аила до аила порой два-три десятка километров, днями ни единого человека на дороге не встретишь. И озера странные: почти рядом, по обе стороны слабо наезженного проселка два озерка, камышами обросшие, но одно пресное, другое соленое! И солончаки – голые голубоватые растрескавшиеся плеши такыров. Верно, все не так там ныне, в Павлодарской и Северо-Казахстанской областях, где работал я тем летом. Именно здесь шла целинная битва, тут содрали со степи ее вечный ковыльный покров, распахали первые миллионы гектаров, именно над ними воют сегодня зачастую пыльные бури, унося с полей чернозем. Боюсь, что пейзаж крепко изменился, но небо-то и солнце наверняка те же самые, что и над Украиной. Это их и роднит. У меня всегда вызывает небо священный трепет. Заберешься в Москве на крышу своей двенадцатиэтажки – я весной, бывает, забираюсь туда позагорать – уставишься на небо и замрешь: ведь таким же было оно и тысячелетия назад, так же бежали по нему облака, так же парили высоко в его синеве птицы, и никакого каменного и бетонного леса внизу, никакого асфальта вместо буйных трав, никаких улиц вместо бесчисленных ручьев и речушек... Небо везде одинаковое... И целых четыре месяца стояло, висело оно надо мной в казахской степи – с середины мая до середины сентября сорок третьего года. Где-то далеко на Западе шла страшная битва, лилась кровь, горели города и веси, гибли тысячи и тысячи людей, а надо мной изо дня в день с восхода и до заката солнца распахивалось огромное, мирное небо. И неделями не ведали мы, что там на фронте – транзисторов тогда не было, да и простой приемничек для оперативной связи с отрядом в Куртамыше тоже был бы невероятностью. Изредка из какого-нибудь райцентра удавалось Саше связаться с начальством, а мне – бросить пару писем: маме, отцу в поселок Дзержинского, кое-каким довоенным дружкам. Получали же мы почту раз в месяц, когда, отыскивал нас очередной грузовичок с положенными продуктами и указаниями из отряда... Четыре месяца. Очень важные для меня месяцы. Как понимаю я это теперь, обратили они меня в самостоятельного человека. Там, в казахстанской степи, направив на гладком камне кухонный нож, впервые сбрил я со щек и подбородка пушок будущих усов и бороды, там, как потом выяснилось, подрос сантиметров на пять, прибавил в весе чуть ли ни на целый пуд. Недоедание, даже голод предыдущего сдерживали рост, организм словно замер, законсервировался, прозябал, как зерно в мерзлой земле, а тут – вдарило весеннее солнышко, отклёкла почва и свершился скачок... Диалектика... Важные и памятные мне времена. Поэтому хочу рассказать о них поподробнее.