Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Такая работа. Однообразно, жарко, солнце палит все сильнее и сильнее. Поэтому ближе к полудню – перерыв, марево мешает точности. Начинаем со светом, заканчиваем к закату. Всего нас в бригаде семеро – седьмой не постоянный, в каждом районе придают нам вместе с лошадьми и телегами нового сотрудника – возчика и повара, в обязанности коего входит варка баланды, собирание кизяка, сушняка, охрана наших палаток. Иногда он привозит нам в термосах обед на маршрут, иногда – если кончаем часов в пять – ждет в лагере. Лагерь – две большие палатки и одна маленькая, где живут начальник бригады Саша, техник-геодезист, ему года двадцать два, и его жена Люся – записатор. Поженились они осенью прошлого года, «молодые», Люся откуда-то из-за Волги. У Саши – бронь, картографы и геодезисты приравнены к военнослужащим. В башмачниках – мобилизованные на трудфронт советские поляки. В сорок третьем их еще не брали в армию, только осенью мобилизовали в польский корпус. Ребята эти попали на Урал перед войной, выселены были из пограничных районов Украины. Старшему, Стефану – к тридцати. Невысокий, коренастый. Обстоятельный человек – жена, двое детишек. Помню, как посылал он семье деньги и посылки. До войны работал трактористом. Средний – Яцек, лет двадцати пяти. Тоже женатик. Чернявый, худой, злющенький. Еще бездетный. Говорил, что был учителем, но мне не верилось: уж больно невысок у человека культурный уровень, да и в бога верит, какой же это учитель? Младший – Стасик, Стась, плотный, белобрысый, толстоносый. Он ближе всех мне по возрасту – ему девятнадцатый. Парень добродушный и недалекий, специальности особой не имел – пахал, сеял... Говорили они между собой по-польски, со мной по-украински, а в общем-то на смеси русского, польского и украинского. Что поразило меня, когда я сошелся с ними поближе, так это их несокрушимая вера в бога: все трое – ярые католики. До того времени знавал я верующих старушек, ну еще няню Шуру, которая особенно своей религиозности не афишировала, а к тому времени, как пошла в техникум, и подавно не заговаривала о церкви. А тут взрослые молодые мужики крестились перед тем, как поднести ложку ко рту, перед сном бухались поодаль на колени и шептали что-то, прежде чем забраться в палатку – такого мне прежде видеть не доводилось. Спорил я с ними яростно, всё, дурачок-атеист, старался доказать, что бога нет. Особенных аргументов у меня не было. Правда, имелся дома «Новый завет» – наследие деда, оттуда заучил наизусть «Отче наш», да знал Нагорную проповедь и какие-то отрывки из всяких «чудес», типа «пятью хлебами и двумя рыбами», «встань, возьми постелю свою и иди»... Но атеистом был убежденным и считал своим комсомольским долгом «воинствовать». Это уже после войны повадился ходить ко всенощной на Пасху... А в те времена чудно мне было, дико – какая душа, какой бог?! Где они? Нематериальная субстанция. Вон над нами небо огромное, свет далеких звезд доходит, как доказывает наука, миллиарды лет. Где тут место боженьке? Толковал им про их же Коперника, что поставил в центр вселенной Солнце, говорил о Джордано Бруно, о Галилее, всячески утверждал примат материи – ни в какую! Камень есть камень, пусть так, он «материя», а вот живая жизнь? Растение? Рыба, кошка, лошадь? И главное – человек. Ведь как все разумно устроено, как дано ему познание мира. Какая соразмерность частей. Но кто же такой этот ваш бог, если допускает он такую несправедливость: войну, убийство ни в чем не повинных детей, женщин, стариков?! – За грехи наши, ответствовали мне мои оппоненты, – или отмалчивались. Им-то лучше было знать, что такое несправедливость – разве не выгнали их из родных домов, разве не лишили родной земли, где веками жили их предки? А я не унимался. В один из вечеров так разошелся, что богохульствовать начал. Никогда прежде себе такого не разрешал, «уважал чувства верующих», как наставляли меня еще отец с матерью. Вывел меня из себя Яцек: «Неисповедимы пути его. Он все видит, все слышит, все знает. Каждый наш шаг ведает, каждый помысел». Ах, ведает?! Знает? Ну смотрите же! Вон над нами небо звездное – степное, бескрайнее – там он? – Тишина. Видит? – молчат. «Плюю я на него, вашего бога!» Задрал голову и плюнул вверх... Закрестились мои парни, головы в плечи вжали – ну сейчас шарахнет? Сейчас блеснет молния, покарает богохульника! Никакой молнии, конечно, не последовало, гром не грянул. В молчании залезли мы в палатку, угрелись, заснули.