Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Сопровождающий подвел меня к одному из боковых подъездов, предъявил дежурному пропуск, и мы сели в лифт. Вышли в длинный темноватый коридор. Ковровые дорожки и двери, двери. Наконец распахнул он передо мной один из кабинетов. Сказать правду, особого страха я не испытывал, ничего за собой, как говорится, не чувствовал. Твердо знал, семнадцатилетний глупец, что честный комсомолец, советский человек, преданный Родине, партии, Сталину, что никогда ни в чем не покривил душой, что враги моего отечества всегда были моими врагами... Однако... Однако, фрондируя, ворчал что-то о раздельном обучении, недоволен был погонами, жалел об Интернационале. И частенько высказывал эти свои крамольные мысли. Прекрасно понимал, что очутился здесь в связи с недавней нашей «акцией» по слежке за Густавом Кацманом, а может, и по поводу всей нашей «игры». Впрочем, и тут мне не в чем было себя упрекнуть – ну трепал, что офицер СМЕРШа – так ведь не Гестапо же! «Свой», что ни говори! Чего же опасаться?

Сопровождающий с рук на руки сдал меня сидевшему за столом полковнику и, четко развернувшись через левое плечо, удалился.

Беллетризировать нашу «беседу» с хозяином кабинета не стану, длилась она, пожалуй, часа полтора. И кабинет в деталях не запомнился: большая квадратная комната с зашторенным легким желтым шелком окном, вроде бы широким, но почему-то сохранилось впечатление полумрака... Полковник – моложавый, русый, с приятным интеллигентным лицом, умные, даже добрые глаза... Голос ровный, со скрытой порой иронической ноткой. Вопросы ставит четко, хорошо и внимательно слушает. Сейчас я буду рассказывать о том, о чем права рассказывать не имею – в конце беседы дал подписку «о неразглашении». Впрочем, думаю, это пустячная формальность, которую вынуждены были исполнять все посетители подобных кабинетов, если их после беседы не провожали с охраной совсем в другое место, меня же доброжелательно отпустили, выписав предварительно пропуск. И все-таки «нарушаю». Надеюсь, «за давностью» мне это простят. Рискну, более сорока лет минуло. Тем более, что уже осенью того же сорок пятого не утерпел и, когда мы с Витькой провожали Марка в армию, завел с ними разговор на запретную тему. «Давай не будем об этом», – буркнул Анамалянц, глядя в сторону... И после не раз болтал с дружками в веселую минуту, а в начале шестидесятых написал рассказ – из тех, «сгоревших в портфеле».

Не помню ни имен, ни фамилий людей, «работавших» со мной, ни адресов, куда вынужден был являться по их вызовам, помню только давящее грудь омерзение, что не решался наотрез отказаться от этих встреч... Ну да обо всем этом ниже. И никаких особых «тайн» не было. Просто кем-то очень серьезно была воспринята наша детская шалость, глупые наши розыгрыши. А может, специально нас провоцировали? Кто знает? Случись такое года три спустя, я бы столь легко не отделался. Повезло. В конце сороковых и не за такие «криминалы» отправлялись мои сверстники «в места не столь отдаленные». Как я после узнал, отсидел свое двоюродный брат Марка – Толя Сендык, старше нас на какой-то год, раза два появлявшийся в сорок пятом на наших «философских беседах». Уже в шестидесятые встречал я его в Доме Литераторов. Недавно он умер. Все хотел поговорить с ним, да как-то не собрался. Он стал переводчиком. Попал в Казахстан Роман Сеф – ныне известный детский поэт и переводчик. Лично я его не знал, но имя его в тогдашней нашей компании слышал. Запомнилось своей необычностью. Вроде аббревиатуры: Сеф. Загремел, уже после училища, мой сокурсник Андрюша Крюков – человек умный, парадоксально мысливший, хотя актер слабый. Впоследствии видел я его в каких-то телевизионных передачах... Вроде бы играл в Театре Сатиры. Так что кое-кому из нашего круга не повезло. Пристальное внимание длилось не один год, и результаты бывали вполне драматические. Все эти ребята «не вышли» из лубянских кабинетов, которые посещали не по своей воле, уже года через три-четыре после описываемых событий. Тогда же, в сорок пятом, кто-то еще понимал, что мы просто «шалуны», что наша фронда – чепуха, романтические игры в серьезные дела. И даже наш «философский кружок» – не заговор с целью ниспровержения властей, не «идеологическая диверсия»...

Сидевший передо мною полковник как-то сразу расположил к себе. Как мне тогда казалось, знал он обо мне «всё»: и про отца, и про маму, и о том, где и как мы теперь живем, и о моей активной комсомольской деятельности... И даже о моих стихах – «начинающий поэт», об увлечении театром, кое о каких подружках... Короче говоря, обо всем том, о чем говорил я лишь с самыми близкими приятелями... И вдруг – о ужас! –

– Откуда у вас Вальтер?