Из смерти в жизнь

В свой срок землю населила благороднейшая человеческая раса. Их зрение было тоньше и различало больше цветов, слух и обоняние превзошли чувства собак. Их прикосновение было нежнее прикосновения пчелы к цветку. Их зоркий и глубокий разум отмел примитивные идеи предков и создал новый мир идей, соответственно новому опыту. К тому же они познали собственную природу, и благодаря тонкости их самосознания и познания ближних, дух человеческий ожил и просветлел. Новая человеческая раса направила свою мудрость на исследование других планет — сестер Земли, ища на них не силы, но дружбы. Послушавшись своих пророков, они искали чужой разум, — чуждый по пристрастиям, но сходный по духовной основе. Вместе с ним они мечтали создать обширное содружество миров. Но их отважные странствия открыли, что человек одинок в солнечной системе. Ни на знойной Венере, где воздух не пригоден для жизни, ни на холодном засушливом Марсе, где жизнь существует лишь пятнышками низших форм, ни на бурном Меркурии, ни на огромном Юпитере, ни на других планетах люди не нашли разума. Дух человеческий, вспоминая это леденящее открытие из своего будущего, вновь вкусил охватившее его чувство одиночества. Обратив взгляды за самые отдаленные планеты, люди гадали, не одинока ли их дорогая Земля и в этой звездной черноте.

Однако новое человечество не легко мирилось с поражениями. Люди предприняли отважную попытку вывести новые расы существ, способных заселить эти пустынные планеты. Ведь такие расы, неизбежно отличающиеся от земного человечества умом и телом, создали бы новое разнообразие и новые глубины духовного прозрения и духовной общности.

Попытка была предпринята. И через сотни тысячелетий солнечная система стала сообществом разумных миров, населенных расами, приспособленными к особым условиям каждого, но единых в остальном. Так на Венере, атмосферу которой обогатили кислородом специально выведенные растения, обитало человечество, наслаждающееся ее знойным климатом. Марс, также обогащенный атмосферой, вскормил полногрудых гигантов, которые подобно гиббонам прыгали и карабкались на деревья своего маленького мира. На тяжелом Юпитере и окольцованном Сатурне жили пигмеи с мощными бедрами, со ступнями, подобными пьедесталам, что помогало противостоять притяжению и давлению этих планет. Они боролись с вечным холодом, извлекая энергию из расщепленного атома. Даже на далеком Уране в укрытых под землей городах жили люди. Не заселенными остались лишь две внешние планеты.

Каждый из этих шести миров за столетия выработал собственный, подходящий ему образ жизни, свое искусство и свою мудрость. Жизненные потребности каждый мир удовлетворял по-своему, но роскошью, искусством и мудростью они наслаждались сообща. Конфликт воль случался и между этими мирами: так например, Уран потребовал, чтобы на Антарктическом континенте основали огромное поселение для гостей-уранян, способных жить лишь в самом холодном земном климате. Но поскольку все расы, различаясь так во многом, были одинаково верны общему духу человеческому, конфликты, иногда мучительные, только обогащали их.

Духу человеческому, углубившемуся в будущие воспоминания, представляется, что более миллиона лет расы солнечной системы совершенствовали свои общества и изощряли культуру. Но под конец и они, подобно первоначальному земному человечеству, достигли стабильности и вступили в долгую фазу ритуализированной жизни.

Дух человеческий — теперь уже зрелый дух шести миров — предвидел этот смертоносный застой. И снова он обратил взгляд к звездам. Все усилия физиков шести миров установить физический контакт с какой-нибудь разумной расой вне солнечной системы, оказались тщетны. И, хотя люди постоянно пребывали словно бы на краю великого прорыва в искусство телепатии, развить ее им так и не удалось. А физическая связь с планетами ближайших звезд выглядела недостижимой — слишком уж велик был океан межзвездного пространства. Ни одна попытка физической или психической связи не удалась.

Целую вечность шесть миров вели счастливую, но стереотипную жизнь. Новый век не отличался от предыдущего, и для быстрого разума находилось все меньше дела. От этого разум мало-помалу впадал в кому. Наука стала мистическим ритуалом, искусство — сложной игрой по правилам вековой давности, личные отношения требовали не взаимного познания, а формальной вежливости, религия, напоминавшая когда-то о подвигах крестовых походов, стала удобным и приличным ритуалом.

Дух человек, словно зритель скучной игры, словно путешественник в снежном заносе, боролся с подступающим смертным сном.