Из смерти в жизнь

Но побежденные — это всего один народ из множества. Дух человеческий обращает взыскательный взгляд на победителей: на этих солдат, закаленных трудностями и боями, готовых убивать пулей и снарядом, штыком, гранатой или ножом. Замечает он и мальчиков в воздухе — пилотов, стрелков и остальных, запертых в своих машинах, объединенных дисциплиной и товариществом во имя экипажа. В сердцах этих захватчиков он ощущает глубокий, сокрушающий ужас перед войной и тоску по мирной жизни. В каждом из них он находит неясную, но настойчивую потребность в неком «мы», более нежном и глубоком, чем вынужденное товарищество армейской роты или экипажа. И с этой потребностью пробуждается смутная нежность ко всем людям, даже к побежденным. Пусть сейчас эти победители требуют воздаяния, через минуту они способны поделиться пайком с голодным ребенком. В каждом из них жажда мести сдерживается слепым и настойчивым, отчаянным стремлением к духу, и оно же тревожит пораженных войной горожан.

Не в этом ли, вопрошает дух человеческий с внезапной надеждой, кроется новый характер человечества?

Но вот от торжествующих победителей на улицах и в небе города он обращается к родным странам этих завоевателей. И там теплится та же жажда, но как она запутана, как подточена страхами, жадностью и тысячью обыкновенных глупостей!

На западе верующие в силу денег планируют спасти человечество деньгами; искренне, потому что их сердца тоже тронуты несчастьями человеческого рода. Но слишком явственные воспоминания о победах их свободной торговли и коварная надежда на будущие приобретения делают их слепыми к новым потребностям мира, к нужде в высшей цели и в новом плане, объединившем бы людей в духе. Эти поклонники денег думают одной свободой торговли обеспечить процветание каждому, а самим себе — власть и огромные богатства… и забывают суровые уроки прошлого. А дух? Даже те, чьи умы не увлечены деньгами, мыслят дух слишком простым, в той форме, которую придали ему деньги. Для них индивидуалист, опора власти денег и первопроходец всех великих предприятий, в то же время — единственный сосуд духа. И это правда, но не вся правда. Только в мудрости, в любви и творческом созидании индивид может быть духом, а эти самоуверенные индивидуалисты не смеют признать, что воинствующий индивидуум, самодовлеющий и не знающий пределов, есть главный враг духа. Все мы — члены друг друга.

Дух человеческий обращается на восток, к новому обществу, в котором укротили власть денег и установили решительный беспощадный план движения к общему благу. Но и там ростки еще слабы. Там, как везде, прорывается воля к духу, пусть непризнанная и неназванная. Но там эту волю мыслят общественной дисциплиной и властью общества — первого великого сообщества товарищей, устремляющего все свои силы к здоровью и благосостоянию своих граждан и к новому мышлению, перед которым преклоняются власти нового государства и множество их последователей. Для них главное — способность к практическому служению и добровольной дисциплине общего труда. Дух человеческий хорошо сознает, что такое трудовое товарищество необходимо в истинном духе, и оно-то в загоне на западе. Но если его не уравновесить западной верностью духовным стремлениям индивидуума, его уединенным поискам себя и способности радоваться уникальности своих друзей, дух человеческий неизбежно зачахнет. С тревожным сомнением взирает дух человеческий на воинственный энтузиазм великого народа с его новым порядком. Он ощущает его нетерпимость к инакомыслящим, его волю к конформизму, его пламенную, высокомерную, безрассудную верность новому обществу. Как это оправданно, но и как опасно! Не движутся ли они, в конечном счете, к новой тирании, к всемирному государству-муравейнику? Или это массовое мышление преходяще, вызвано угрозами и долгими общими страданиями? И станет ли этот, самый общественный из народов, также и самым духовным? Вернутся ли они, когда минет угроза, к прежним духовным поисками и уединению, достигнут ли новой искренности и новых мистических прозрений?

А другие народы востока? Темнокожие, все еще не свободные жители великого полуострова, чьи предания полны мистики, как ни у кого больше? И — еще дальше к востоку, люди с лицами цвета старой слоновой кости, с самыми древними обычаями. Сегодня, в жестокой школе войны они выбрали для себя новый путь — новый, но глубоко укорененный в прошлом. А темнокожие люди, пробуждающиеся от долгого рабства?

С сомнением и надеждой вглядывается дух человеческий в свою множественную плоть. Ферменты распространились по всему миру, проникли глубоко. Несомненно, существо мира рвется из стенок куколки. Скоро мотылек станет свободен, расправит крылышки и взлетит к пылающей жизни за пределами нашего горизонта.

Но недавнее трагическое видение все еще смущает дух человеческий.

И тут, сквозь звездные дали и эоны времени он вновь смутно ощущает Другого, и в его тайне обретает покой.

Заключение Родительство

Впервые увидев нашу дочь, ты сказала: