Из собрания детективов «Радуги». Том 2

И вдруг я вспомнил, что тот человек был одет Дедом Морозом. Я ничего не понимал. Откуда в разгар лета возьмется Дед Мороз? И все же… Три фонтана… Один из них прямо перед домом. Сквозь водяную дымку проступали знакомые очертания. Я остолбенел. Это была картина из моего сна.

Медленно, словно загипнотизированный, направился я к фонтану и опустил руку в воду. Когда-то я уже так делал. Давным-давным-давно. Помню: маленький мальчик шлепает ладошками по воде, потом он испугался статуи с завязанными глазами, а Лючия объяснила ему, что это река, чьи истоки еще не открыты. Маленький мальчик сочувственно таращится на даму, бедняжка ничего не видит…

Я обернулся и посмотрел на палаццо.

Здесь, в этом большом старом здании, мы жили, здесь я родился. Я был в этом совершенно уверен.

Шофер ждал меня под портиком, слишком вышколенный, чтобы позволить себе проявить удивление. Мы прошли через портик, и я увидел патио со старым колодцем, увидел Лючию, подхватившую малыша, который непременно хотел заглянуть в колодец…

Две крутые каменные наружные лестницы сходились у входа. На одной из этих лестниц стояла моя мать, когда у нее закружилась голова.

Следом за шофером я поднимался по одной из лестниц, и мне казалось, я грежу наяву. Грежу, будто я возвращаюсь домой.

Но потом шофер у больших входных дверей передал меня служанке, и, пока я шел за ней широким коридором и через зал, выходящий во двор, воспоминания словно оставляли меня с каждым моим новым шагом.

Это не был зал из моего сна. Он не был такой огромный, и у раскрытых балконных дверей не стояли гигантские канделябры, потолок, правда, был расписан, но не ангелочками.

Источник воспоминаний как будто вдруг иссяк.

У балконных дверей сидела маленькая, хрупкая, очень старенькая старушка. На ней было черное шелковое платье с белым кружевным воротничком. На шее висел золотой крестик. Когда она протянула мне обе руки, на ее тонких старческих пальцах сверкнули дорогие кольца. Я подошел и наклонился над ней. Она сжала мое лицо ладонями и поцеловала в обе щеки. Будто птичка клюнула. Я не мог удержаться от улыбки. Еще по телефону ее голос показался мне похожим на птичий щебет, а она и в самом деле смахивала на птичку: белые волосы, тонкие и пушистые, как перышки, и лицо узкое, с острым носиком и подбородком. На плечи у нее была наброшена вязаная шаль из тонкой цветной шерсти, и, когда она жестикулировала, создавалось впечатление, будто птичка машет крылышками.

— Мой маленький Мартино! — воскликнула она слабым и все же очень мелодичным голоском. — Какой же ты стал большой! Да, Джанино мне рассказывал. Большой и сильный. Но глаза моей Стеллы, и рот тоже. Садись же поближе ко мне, бамбино. Я уж и не надеялась когда-нибудь тебя снова увидеть.

Я придвинул низенький стульчик к креслу, в котором она сидела, совершенно утонув в нем. Рядом стояли костыли. Но по другую сторону был сервировочный столик с кофейными чашками, печеньем, конфетами. Она налила мне кофе, угощала меня сладостями, беспрерывно щебеча.

— Когда ты так улыбаешься… Стелла, вылитая Стелла… Но лоб отца и фигура его. А как у тебя с музыкальным слухом?

Я засмеялся:

— Медведь на ухо наступил.

— Быть не может! — Она всплеснула руками.

Попугайчик, подумал я, и вдруг…

— Синичка! — неожиданно выпалил я и сам покраснел от смущения.

Но она в восторге хлопнула в ладоши, в свои сухонькие старые ладошки, похожие на птичьи лапки и в то же время трогательно-прелестные. Вообще вся ее внешность вопреки ее болезни и дряхлости была проникнута очарованием.

— Ты еще помнишь? Ты называл меня тетя Синичка.

Теперь было понятно, почему, когда граф Ломбарди заговорил о своей матери, у меня возникла мысль о птице.

— А помнишь, почему ты дал мне такое прозвище?

Все еще улыбаясь, я покачал головой. Мне было так легко, так тепло и радостно. Наконец-то, наконец кто-то без принуждения говорит о моей матери.

— Как-то вы гостили у бабушки в Гааге, ты там кормил птичек. Ведь дело было зимой. Потом ты рассказывал, что больше всех любил одну синичку, потому что, поев, она обязательно пела, будто благодарила тебя. А когда ты услышал, как я пою, ты закричал: «Тетя Синичка!» До чего же мы смеялись! Я очень гордилась своим прозвищем. Ах, какое было прекрасное время! Бери печенье, Мартино. Мужчины любят сладкое. По крайней мере мои мужчины любили. Мой муж и трое моих сыновей. Теперь у меня только Джанино. Мужа моего ты вряд ли знал, он тогда уже был болен. А сыновей знал. Они погибли на войне, Мартино. Знаешь, я люблю жизнь, хоть я такая старая и немощная, но иногда я все-таки думаю, как замечательно было бы снова всех увидеть: мужа, мальчиков, дочку, которая умерла совсем малышкой, и стольких друзей, стольких друзей…

Она помолчала, ее темные, все еще прекрасные глаза заволокло грустью, и тут я спросил, жили ли мои родители в то время в этом палаццо.

Она сразу же снова повеселела: