Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Флавьер нацелился было биноклем, но его сосед досадливо заерзал; он опустил голову и, стараясь никого не потревожить, спрятал бинокль в карман. В антракте он уйдет. Теперь он был уверен, что узнает ее где угодно. Он чувствовал смятение при мысли о том, что будет следить за нею, наблюдать за ее жизнью… Поручение Жевиня вдруг показалось ему непристойным. Если Мадлен узнает… В конце концов, она имеет полное право завести любовника! Но Флавьер уже знал, как сильно будет страдать, если откроет ее неверность. Раздались еще аплодисменты, по залу прокатился ободрительный шумок. Он бросил взгляд в ложу. Мадлен сохраняла прежнюю позу. Все так же сверкали в ушах бриллианты. В глазах трепетал живой огонек; длинная молочно-белая рука покоилась на темном бархате. Стенки ложи как бы обрамляли картину. Недоставало лишь подписи художника в углу портрета, и Флавьеру на миг представились красные буковки Р. Ф. Роже Флавьер… Господи, какая чушь! Не следует принимать на веру слова Жевиня, поддаваться его необузданному воображению. Флавьер на минуту призадумался. Он мог бы стать писателем — столько в нем рождается образов, каждый из которых обладает выразительностью и драматической насыщенностью самой жизни. Взять, к примеру, крышу… Ее скат, игра блестящих бликов на металле, закопченный кирпич труб, дымки, наклоненные все в одну сторону, и глухой рокот улицы, подобный отзвуку бушующего в теснине потока. По примеру Жевиня он сцепил руки. Если он и избрал профессию адвоката, то лишь для того, чтобы разобраться, что же не дает людям жить по-человечески. Вот и Жевинь — не помогли ему ни заводы, ни богатство, ни влиятельные друзья. Они просто лгут, все эти люди, которые, подобно Марко, утверждают, что не ведают преград. Кто знает, может, в эту самую минуту тот же Марко ищет, кому довериться? На сцене мужчина обнимал женщину. Ложь! Жевинь тоже обнимает Мадлен, и все равно Мадлен ему чужая. Правда в том, что все они, как Жевинь, пытаются удержать равновесие на краю обрыва, за которым разверзлась бездна. Они смеются, занимаются любовью — и вместе с тем смертельно боятся. Что сталось бы с ними без священников, без врачей, без власть предержащих?

Занавес упал, затем снова поднялся. Из люстры хлынул беспощадный свет — от него посерели все лица. Многие повставали с мест, чтобы вволю похлопать. Мадлен медленно обмахивалась программкой, пока муж что-то говорил ей на ухо, и это был еще один знакомый образ: женщина с веером… или, может быть, портрет Полины Лажерлак. Нет, право, лучше уйти отсюда. Флавьера вынесла толпа, которая растекалась по коридорам, наводняла фойе. На некоторое время его задержало скопление людей у гардеробной. Когда он наконец вынырнул из толчеи, то чуть ли не нос к носу столкнулся с четой Жевиней. И только разминувшись с Мадлен, чье лицо на миг приблизилось к нему вплотную, сообразил, что это она. Он хотел было повернуть назад, но компания молодых офицеров, спешивших в бар, влекла его за собой. Он попытался выбраться, но потом вдруг смирился. Тем лучше. Ему надо побыть одному…

Флавьеру нравилось военное безлюдье ночей, нравилась эта длинная пустынная улица, продуваемая легким ветерком — пробежав на своем пути над цветущими газонами, тот нес с собой аромат магнолий. Флавьер ступал бесшумно, будто от кого-то скрывался. Он без труда вызывал в памяти лицо Мадлен, ее темные волосы, слегка задержался на ее прозрачно-голубых глазах: они были до того светлые, что казались неживыми; такие глаза, подумалось ему, не способны пылать страстью. Под слегка выступающими скулами таились тени впадинок, придававших ее лицу некоторую загадочность. Маленький рот, если бы не легкие мазки помады, мог принадлежать мечтательной девочке. «Мадлен» — это имя словно создано для нее. Но «госпожа Жевинь»… А ведь она с полным основанием могла бы носить какую-нибудь гордую дворянскую фамилию. Черт возьми, да ведь она несчастлива! Жевинь расписал ему их отношения как дурацкую идиллию, не подозревая, что на самом деле его жена умирает в его доме от скуки. Она слишком деликатна, слишком тонка, чтобы смириться с бездумным крикливо-роскошным существованием. Вот она уже потеряла вкус к занятиям живописью… Нет, не следить за ней надо, а защитить, а может быть, и помочь.

«Я начинаю сходить с ума, — подумал Флавьер. — Еще несколько часов, и я влюблюсь. Госпоже Жевинь нужен курс укрепляющего лечения, вот и все!»

Он ускорил шаг, вконец расстроившись, смутно ощущая, что его унизили. Домой он возвратился с твердым намерением объявить Жевиню, что некое безотлагательное дело неожиданно призывает его в провинцию. С какой стати жертвовать своим спокойствием ради человека, которому на него, в сущности, наплевать? Что ни говори, а Жевинь мог бы и раньше дать о себе знать. К дьяволу Жевиней!

Он плеснул себе настоя ромашки. «Кем бы я предстал в ее глазах? Старым чудаковатым холостяком, замкнувшимся в своем одиночестве!»