Из тьмы

“Все, что мне нужно сделать, это солгать, ты имеешь в виду”, - кисло сказал Иштван. “Все, что мне нужно сделать, это повернуться спиной к звездам”.

“Ваше отношение крайне несговорчивое”, - сказал Балаж.

“Я пытаюсь сказать тебе правду”, - сказал Иштван с чувством, близким к отчаянию. “Если ты не послушаешь, что случится с Дьендьешем?”

“Ничего особенного, я полагаю”, - ответил дознаватель. “С нашей любимой звездами землей до сих пор ничего особенного не произошло. Почему это должно измениться?”

“Потому что слантай дали нам немного времени, чтобы принять решение”, - сказал Иштван. “Довольно скоро они пойдут дальше и сделают это с нами”.

“Если они смогут, во что я не верю - во что не верит каждый, у кого есть хоть капля здравого смысла, начиная с Экрекека Арпада и ниже”, - сказал Балаж. “Большинство твоих товарищей тоже обрели здравый смысл и были освобождены. Ты знаешь, что тебе нужно сделать, чтобы присоединиться к ним. Зачем создавать лавину из снежинки?”

“Ты бы сказал то же самое, если бы пытался уговорить меня съесть козлятину”, - сказал Иштван. Шрам на его левой руке пульсировал. Он проигнорировал это. И там, где ничего другого не было, это замечание преуспело в оскорблении Балаша. Он гордо удалился, задрав нос, и остаток дня не беспокоил ни Иштвана, ни капитана Петефи.

Петефи заметил отсутствие следователя. За ужином он спросил, почему пропал Балаж. Иштван объяснил. Офицер, обычно суровый человек, громко рассмеялся. Но затем он посерьезнел. “Он, вероятно, отправился в Дьервар, чтобы донести на тебя”, - предупредил он. “Возможно, сейчас ты получил удовлетворение, но как долго ты будешь его хранить?”

Иштван пожал плечами. “Они уже держат меня в том, что с таким же успехом могло бы быть другим лагерем для пленных. Что они могут сделать со мной такого, что было бы намного хуже?”

“Это вопросы такого рода, которые вам лучше не задавать”, - ответил Петефи. “Слишком часто оказывается, что на них есть ответы, и в конечном итоге вы обычно жалеете, что их нет”.

“Слишком поздно беспокоиться об этом сейчас, сэр”, - сказал Иштван, снова пожимая плечами. “Я уже открыл свой длинный рот. Сегодняшний день был моим, и я буду наслаждаться этим. Если он заставит меня пожалеть после того, как вернется сюда из Дьервара, значит, он пожалеет, вот и все, и мне придется посмотреть, смогу ли я найти какой-нибудь другой способ вернуть свое.”

Капитан печально покачал головой. “Эти сукины дети защищены от нападения в силу своего положения. Будучи глазами и ушами экрекеков, они думают, что могут делать все, что им заблагорассудится, и, как правило, они правы ”.

“Балажс - это не Глаза и уши Арпада”, - сказал Иштван. “Он принадлежит экрекеку... ” Он назвал совершенно другую часть анатомии своего государя, такую же необходимую, как глаз или ухо, но гораздо менее почитаемую.

“Без сомнения, ты прав”, - сказал Петефи, на этот раз удостоив его не более чем ледяной улыбкой. “Будучи правым, ты, конечно, получишь то, к чему обычно приводит быть правым: вину, и ничего больше”.

На этой веселой ноте капитан кивнул Иштвану почти как равному, а затем покинул обеденный зал и направился в свою личную комнату - в конце концов, он был офицером. Сам Иштван долго не задержался. Он чувствовал себя подавленным, и он не думал, что это было из-за перспективы грядущей мести Балажа. Сам воздух казался тяжелым от угрозы. Он пытался сказать себе, что это было его воображение. Иногда ему это удавалось в течение нескольких минут кряду.

Во всяком случае, Балаж сказал одну правду: в казарменном зале, где спал Иштван, кроме него самого, была лишь горстка других упрямых младших офицеров. Ему было все равно, за исключением того, что он скучал по капралу Куну. Кун, должно быть, подумал, что немного лжи - достаточно небольшая цена за возвращение домой, в Дьервар. Иштван вряд ли винил его. Он знал, что упрямство - это все, что удерживало его здесь.

Когда Кун ушел, он все равно был не в настроении для компании. Выключение ламп принесло больше, чем небольшое облегчение. Далекие огни Дьервара проникали через окна, выходящие на южную сторону, отбрасывая бледный сероватый отсвет на северную стену казармы. Это было меньше, чем лунный свет, больше, чем звездный - недостаточно, чтобы потревожить Иштвана, когда он засыпал.

Заснув, он тут же пожалел, что не остался бодрствовать. Он продолжал просыпаться от серии самых ужасных кошмаров, от которых когда-либо имел несчастье страдать. В одном из них капитан Тивадар перерезал себе горло вместо руки, узнав, что съел козлятину. Это тоже был один из самых приятных снов. Большинство других были хуже, намного хуже: полны кровавой резни. Он не всегда мог вспомнить детали, когда просыпался, но его колотящееся сердце и испуганные вздохи, с которыми он дышал, сказали ему больше, чем он хотел знать.