Из тьмы да во мрак

Но если приглядеться внимательнее, то версия о потерявшем дорогу рассыпается, как пшено из разорванного мешка. Человек одет весьма тепло и практично. Меховые штаны, куртка с кучей дополнительных ремешков и утяжек, тёплая шапка и широкий шарф, скрывающий добрую половину лица. И не простая палка в руках, уж слишком гладкая и ровная, не остатки коры на ней, а выпуклая вязь. Такую он не выкинет, даже если покатится с обрыва в ледяную реку. Но не посохом единым сможет защититься. В чехле за спиной — средних размеров арбалет, да и в рюкзаке наверняка найдётся что-то интересное. И смертельное.

Человек ищет. След, по которому он идёт, уже присыпан выпавшим вчера снегом, но всё ещё читается. Изрядно помогают обломанные ветки кустов, свежие признаки переправы через реку, чёткие места остановок. Цель беспечна. Давно не нарывалась на охотника, расслабилась, наследила. Это след совсем другого рода, но охотник знает, что ищет, а главное — умеет.

Человек немного сдвигает шарф, шумно втягивает ноздрями воздух. Вероятно, даже улыбается, по крайней мере, голубые глаза сияют весельем. Это будет весёлая и лёгкая охота.

Снег разлетается под мощными лапами, пар вырывается из пасти белыми облачками. Волк несётся по лесу, перескакивая поваленные деревья, огибая особо разлапистые кусты. Он ни от кого не скрывается. Чего ему бояться? Пусть боятся его.

Его цель совсем близко. Вот она — человек с посохом на краю поляны. Короткий разбег, прыжок, взметнувшийся во все стороны снег. И громкий вопль.

— Сварт! Твою мать!

Волк отскакивает в сторону, следом из сугроба выкарабкивается человек. Поправляет шапку, вытряхивает из капюшона снег.

— Большая страшная зверюга, а ведёшь себя как щенок. Что лыбишься?

В морду животного летит рукавица. «Зверюга» ловит её пастью, делает вид, что сейчас разорвёт на клочки. Человек не обращает внимания. Вместо этого осматривает арбалет, проверяет застёжки на рюкзаке, затем закидывает его за спину и берётся за посох.

— Верни. И веди. Нашёл же? Вижу, что нашёл.

Волк послушно суёт рукавицу в протянутую руку. Тыкается носом в ладонь второй, холодной и мокрой от растаявшего снега. Затем разворачивается и неспешно трусит обратно. Охота близится к завершению.

* * *

— Тано Манк, а почему мы опять идём через лес?

— Потому что я так захотел.

— Но можно же идти по дороге, ночевать в постоялых дворах или хотя бы в чужих сараях! Зачем вообще уходить куда-то?

Дряхлый Манк промолчал. Для мальца происходящее действительно выглядело странно. Они почти две недели двигались прочь от Роартоса, забрались далеко на северо-восток. Небольшой городок Латьярва показался старику вполне пригодным, чтобы осесть. Сердобольная горожанка выделила «дедушке и внуку» каморку в подвале своего дома, устроила Дики посыльным в лавку. Манку никакой работы не доверили ввиду преклонного возраста, да он и не стремился.

В Латьярве они прожили без малого месяц. Двадцать четыре дня, если точнее. На двадцать пятый Манк проснулся с чётким ощущением тревоги и приближающейся опасности. А самое неприятное: от чего или кого она исходит, определить не мог. Тьма из Роартоса никак не могла их здесь найти.

А тревога нарастала. Настолько, что ещё через три дня старик скомандовал Дики собираться. Сложнее всего было объяснить столь скорый отъезд хозяйке, прикипевшей к мальчишке, как к собственному сыну. Впрочем, на чужие эмоции и чувства Манк обычно плевал. Ни к чему хорошему сопереживание не приводит. Вон, уже ввязался.

— Тано, если вы не будете ничего объяснять, я же опять во что-нибудь вляпаюсь! — снова принялся канючить Дики на привале.

— И тогда я со спокойной совестью тебя брошу, потому что на сей раз ты сделаешь это осознанно! — рявкнул Манк.

Мальчишка снова затих. Молча отправился за дровами, натопил снега в котелке, разложил нехитрую снедь. До конца трапезы старик не проронил ни слова.

— Видишь ли, малец, — пауза. — Вот, например, муравей, — Манк махнул рукой куда-то в сторону.

— Где? Тано, какой муравей, зима же!

— Не перебивай. Муравья никогда не видел, что ли?

— Ну видел.

— Ну и слушай дальше, — раздражённо бросил старик. — Вот, например, муравей. Ползёт себе по своим муравьиным делам куда-то по ветке. А ты его — р-р-раз! — и придавил пальцами. Что он против тебя? Ничего. Ты его и не заметив раздавишь, коли судьба у него такая. Но муравей может сбежать. Тень твою увидит, ветерок от движения ветку качнёт. Увернулся, схоронился, отдышался, по своим делам дальше побежал.

— А муравьи дышат?

— Я почём знаю? Не перебивай, говорю! Я тебе что сказать хочу, мы сейчас — как тот муравей. И чую я, что непростой ветерок нашу ветку качнул. И либо мы сидим на ней дальше и гадаем, придавит нас или пронесёт, либо бежим подальше, где никакой мальчишка на нас свою силу не опробует.

— Но если мы такие маленькие, а враг такой большой, то что мы вообще можем сделать? — погрустнел Дики. — Разве может муравей загрызть целого человека?

— Ты не поверишь, — Манк внезапно улыбнулся. — Есть муравьи, которые могут. Правда, их целое стадо должно собраться. Или рой. Или косяк. Толпа, короче.