Из того ли то из города (СИ)

- Ты, Илья, думай себе как хочешь, твоя воля, а только ежели придется когда тебе по жизни с каликами столкнуться, обходись с ними ласково, приветливо, вот как с нами обошелся. Обиды не чини. Запомни еще: коли приведет тебя дорога в дружину княжескую, не вступай в рать с Святогором-богатырем, потому - первый он среди прочих остался; ни с Микулушкой Селяниновичем - любит его мать-сыра-земля, не даст в обиду; ни с Вольгой Святославичем - этот не силою, хитростью возьмет. Коли последуешь этому совету, - не написана тебе смерть на рати; коли не последуешь... Ну да сам не дурак...

- Погодь... погодь еще немного. Как... чем я могу отблагодарить вас?..

- Нас?.. Ты не нас, ты бабе спасибо скажи, что нам твой двор указала.

- Бабе?.. Какой бабе?..

- Откуда ж мне знать?.. Плотная такая, лицом светлая... Да, глаза у нее еще зеленые-презеленые...

- Должно быть, Велеслава... Больше некому...

- Может, она, а может, и нет... - Тимоха с улыбкой взглянул на Илью. - Ты еще вот что не забывай: зубы у медведя, и когти страшные... Про дружину подумай, про землю нашу... А теперь - прощевай.

- Еще одно слово: увидимся ли когда еще?

- Гора с горой не сходится, Илья, а человек с человеком... Не горы, чай. Свидимся.

И пошли себе со двора.

Только вот что удивительно: сколько потом Илья не выведывал осторожненько, никто из деревенских странников не встречал...

Давно уже скрылись за воротами люди хожалые, а Илья все никак места себе не найдет. Переполняет радость грудь молодецкую, рвется наружу, не удержать. Вбежал в избу, ухватил лавку, поднял, на место ухнул; стол ухватил - и этот, легче перышка. Мало, наружу не выкинул. Кровь играет, себя не чует. Сдурел совсем, что глухарь на току. Верит - и не верит, боится поверить. То в присядку пустится, - неловко, смешно, да кто ж осудит-то? То в сени выскочит - к Велеславе бежать, в ножки кланяться. Угомонился наконец, присел на лавку, голова пустая, рот до ушей - дурачок деревенский, да и только. Поднялся, выскочил в сени, сунул голову в кадку с водой, - и обратно на лавку. Как быть, что делать? Правду Тимоха сказал, охолонуть маленько надобно, в себя прийти, поразмыслить.

А как Бояна с Васяткой вспомнил, так и совсем радость отхлынула. Беда на Русь вернулась. Усмирили одних диких, исчезли они с лица земли, - другие пришли на их место. Такие же свирепые, волки степные хищные. Богатырей князь в дружину ищет, новых заместо старых. Неспроста странники в избу к нему заглянули, ох, неспроста. Знать, не суждена ему жизнь мирная, хлебопашеская. Знать, лежит его дорога в Киев-град, ко двору княжескому.

Но что же отец с матерью? Как же они? Один ведь он у них... Не успеют порадоваться, что сын их снова на ногах, что сбылась мечта их давняя, заветная, а он... Поклон вам земной, отец-матушка, прощевайте, ждет меня дорога дальняя да подвиги славные, богатырские? И то сказать, какой из Ильи воин? Он сроду никакого оружия в руках не держал. Хотя, по правде, он и пахарь никакой.

Нет, правду сказал Тимоха, тут с кондачка не решишь.

Вернулись отец с матерью. Лежит Илья на печи, как прежде. Сказал, что заходили странники, передохнули маленько, и пошли себе дальше. Приветил, как мог. Только Ивану с Ефросиньей не до странников. Умаялись, а еще по избе дел - не переделать. Пока ужинали, все про пашню разговор вели. Позаросла сильно, пни, кажется, с каждым годом все дальше и дальше корни пускают. Лес придвигается, скоро совсем от надела ничего не останется. Хорошо бы родственников на помощь позвать, да куда там - у них самих то же самое. Поужинали - мать корову доить, отец - стучит чем-то возле огорода. А Илья на печи думу думает, да времени подходящего ждет.

Дождался, наконец. Угомонились в избе, угомонились в деревушке. Слез Илья с печи, прислушиваясь постоянно, как бы ему отца с матерью не потревожить. Не потревожил, силы у них уже не те, подустали. Разложил полушубок, прикрыл рогожей, так, чтобы видимость осталась - здесь он, никуда не делся. А сам, в три погибели согнувшись, к двери, приотворил потихоньку - не выдала скрипом, - и на двор. Выпрямился, раскинул руки во всю ширь, глотнул воздуха, ночными ароматами пропитанного. Не очень погода, месяц наполовину вороны склевали, облачка понабежали, - ну да выбирать не приходится. Хорошо, ветерок свежий.

Крадется вдоль забора - ровно тать какой. Ровно не на дело доброе отправился, а озоровать. Крадется, и сам себя вразумляет. Ведь и впрямь - озорство. Возмужал уже, почему не открылся родителям? Выложил бы все сразу, просто и ясно, что в отсутствие их приключилось. Сначала поведал осторожно, потом сел аккуратно, слез... Только что уж теперь об этом рассуждать. Коли уж решил без головы, так хоть дальше бы не обмишуриться.