Из того ли то из города...

День — день догоняет, ночь — ночь. Нет того, чтоб докучно было; их, степняков этих, видимо-невидимо оказалось, и все разные. С одними мир заключили, а другим он — не указ. Не успеешь одних отогнать, другие лезут. Шныряют, разбойники, ничем-то их не угомонить. Но это полбеды. Беда, как узнали, что поселение, отцом Владимира на месте разоренного Итиля-города оставленное, сожжено и разграблено. Только в живых и остался, что старый гусляр, то ли в удачу, то ли в наказание. Поведал он увиденное глазами, еле зрячими, что пристал к берегу какой-то корабль, вывалилась из него туча черная, накинулась разом. Не совладать бы ей с насельниками, сдюжили бы, ежели б не богатырь ихний. Он один всех прочих превзошел. Что ни махнет своей саблею, — людишки целой улицей валятся; что ни пристукнет кулачищем — изба по бревнышку катится… Песни гусляр складывает, ему за малым перышком целый гусь чудится, ан от разора выжженного никуда не деться. Вот оно, пятно черное, ровно сердце того самого богатыря, что имя такое носить недостоин. И на земле ему быть не должно. Встретить бы его в чистом поле… Нет, не встречается.

Кабы не гусляр, тоска одолела б, наверное. А так, начнет чего петь, али рассказывать, ровно хоть ненадолго, а в края родимые возвернулся. О чем рассказывал? Да вот, хотя б, об этом.

Кто ж знал, например, что та самая Волга-река, в Хвалынское море текущая, сестрицей родной озеру Ильменю доводится, возле Нова-города раскинувшегося? Никто б и не узнал, коли б не гость один…

* * *

Жил-поживал в городе, что на этой самой Волге-реке, гость один, именем Садко. Двенадцать лет гонял по реке великой ладьи свои, вверх, вниз; торговал, чем довелось, что от отца досталось, аж двенадцать лет, и не было ему ни в чем убытку. Правда, достатку особого тоже не было. На житье-бытье хватало, на дом, на корабли, на товары; а на такое, чтоб все рты разевали да завистью завидовали, того не было. В общем, так себе гость, средней руки. Однако ж, он и тем был вполне доволен.

Что уж там такое случилось-приключилось, а только вдруг подумалось молодцу, что гоняет он корабли свои по Волге, а ни разу в Нове-городе, хоть слава о нем по всей земле разнеслась, с товаром красным не бывал. Вот и задумал он сходить туда, на других посмотреть, себя показать. Ан прежде, чем в путь-дорогу отправиться, взял он каравай, в обхват размером, посолил густо, вышел в лодке на средину реки, опустил на стрежень, поклонился поясно.

— Спасибо тебе, — говорит, — матушка Волга-река! Двенадцать лет по тебе гулевал, ни в чем не было мне неудачи, а что удачи особой не было — так в том не тебя винить, сам виноват. Прими от меня подношение малое. Иду я, добрый молодец, в Новый город. Не знаю, свидимся ли еще когда.

Еще раз поклонился, аж до воды рукой достал, сел на скамеечку, да к бережку погреб. Подгребает, и видит: сидит на берегу девка красная, в сарафане, ладьями, да рыбами, да цветами водяными расписанном, цвета такого, что не передать — он и белый, и зеленоватый, и голубой, — и все вместе. И глаза у нее — голубые-преголубые. Загляделся Садко на девку, вставать стал, мало из лодки не выпал, как в берег ткнулась. Рассмеялась девка, присела к воде, набрала полную ладошку, да как брызнет!.. Что там и воды-то, всего ладошка, а будто с ног до головы окатило.

— Спасибо тебе, добрый молодец, за подношение твое, — говорит. — Не сочти за труд просьбу мою. Как придешь в Новый град, встань под башню проезжую, поклонись от меня братцу моему, славному Ильменю-озеру. Не забудешь?..

Какой тут забудешь!.. У Садка рот раскрылся — медведь влезет, зубов не тронет. Снова рассмеялась девка, ступила себе на воду текучую и пошла спокойненько. Вот только что была — и нет ее…

Долго ли, коротко ли, про то не ведаю, а пришел, наконец, Садко, к Нову-городу. Пришел, разузнал, где башня проезжая, улучил время, встал под башней, лицом к озеру, поклонился поясно, как прошено было.

— Гой еси, славное Ильмень озеро! Сестра твоя, Волга-река, привет тебе и поклон со мной посылала. Жалеется, что никак-то вам свидеться не доведется.

Подождал малость — ничего не случилось. Он вдругорядь поклонился, слова наказанные сказал — и опять ничего. Повернулся идти, и нос к носу столкнулся с парнем-ухарем, в красной рубахе, ворот нараспашку, солнцем да месяцем расшитой, золотым поясом с кистями подпоясанным, сапогах сафьяновых.

Хлопнул Садка по плечу, тот мало в воду не угодил.

— И тебе поздорову быть, добрый молодец, — парень говорит. — За поклон да привет — спасибо. Откуда сестру мою знаешь? Как она там живет-поживает?

Поведал ему все Садко без утайки: как ходил по всей реке, от вершины до устья, как захотелось ему Новый город посмотреть, как с Волгой повстречался, какой она наказ ему дала. Выслушал его Ильмень внимательно, хохотнул.

— Добро, — говорит. — Есть у меня задумка одна. Больно уж эти упрямцы носы задирают. Того и гляди звезды с неба посбивают. Надо бы с них спеси посбить немного.

И рассказал, что делать надобно.