Из того ли то из города...

Но и то сказать: народ наш зол по делу, однако ж отходчив. Запросили степняки мира у князя. «Быть промеж нами миру, доколе камню не плавать, а хмелю не тонуть» — клялись. Поверил князь. В самой их столице мир утвердил. Пир по такому случаю устроили, на несколько дней. Славно погуляли, мало опять не до рати.

Из-за Добрыни случилось. И из-за диковин. Они, эти самые степняки, совершенно не по-нашему живут; обычаи у них другие, жилье, одежда, да что там говорить, даже видом — и тем против нас отличаются. Вот как-то раз отправился Добрыня на базар, диковинок каких домой прикупить. И набрел на торговца лошадьми. Кони у них, конечно, красивые, спору нету, ан нашим не чета. Нам какой конь надобен? Чтобы и в соху, и на рать. Сильный, выносливый, неприхотливый. А ихние что? Быстры, ладны — этого не отнять, а ножки тонюсенькие; такого впряги в соху — он через пару шагов и копыта отбросит. Прокормить — всей семье зубы на полку сложить, за ненадобностью. Тут-то и обозначился конь особый, горбатый. Кривой весь из себя, лохматый, и пожрать не дурак — все чего-то пережевывает. Называется как-то странно, не запомнил. Запомнил только, что слово эдакое на улице без того не сказать, чтоб сразу не побили. Видит торговец, богатырь русский конем интересуется, и ну его расхваливать — через толмача. Такого понарассказал, что даже если половина половины правда, и то — конь, всем коням конь. Так голову Добрыне задурил, что он этого самого зверя купить решился. В конце концов, на что-нибудь, да сгодится. Особливо ежели тяжести таскать приучен. Он и полез зубы посмотреть — кто ж коня иначе покупает? Только было собрался пасть ему раскрыть, а тот ка-ак плюнет!.. Лошадь — и плюется. Где ж такое видно? Оторопел Добрыня, больно уж неожиданно все стряслось. А коню понравилось, должно быть, он вдругорядь плюнул. И, главное, опять попал. Правду сказать, промахнуться тяжеловато было, Добрыня прямо перед ним стоял…

Вот скажите, сыщется ли во всем белом свете тот, кто подобное потерпел бы? Засветил ему Добрыня в ухо, слегка так, чтоб не до смерти, а и того хватило. Копыта кверху — и улетел. На беду, хозяин животины этой самой сунулся. Он поначалу рядом гоготал, а как лошадь его улетела, не до смеху стало — в драку полез. Ну, Добрыня и его оделил, по справедливости чтоб. Глядит, бегут со всех сторон степняки, которые с саблями, которые — кто с чем, за своего заступаться. Добрыня им руки пустые показывает, мол, чего взъелись, да еще с оружием? Я-то, мол, без ничего… Ан это только подумалось ему, что без ничего. Оглобля в руках оказалась. Как попала — и сам не ведает. Только он этой самой оглоблей весь их базар подровнял. То есть, кто повыше из степняков был, кто пониже — не разобрать, все лежат побитые. Опять-таки, не до смерти, а слегка, в науку, чтоб не могли над богатырем нашим насмехаться.

Разобрались, конечно, откуда смута пошла, не дошло дело до рати. Кто на базаре не был — тот посмеялся, кто был — мог и обиду затаить.

Пока разбирались — весть пришла, еще какие-то степняки идут. Недалеко уже. Тех тоже побили. Загнали невесть куда, да так, что они власть княжескую над собой признали, нарекли Владимира своим каганом, откуп богатый дали и впредь обещались каждый год дань посылать. Гостям обид не чинить, и через свои земли пускать беспошлинно, ежели таковые найдутся, чтоб в царство Индейское, где Волх, пути торговые торить.

Казалось, закончился поход так, что лучше и не надо. Владимир с войском обратно в Киев подались, а Сокол-корабль остался. Потому как оказались где-то возле моря Хвалынского владения какого-то царя Салтана, и очень ему не понравилось, как Владимир все в свою сторону повернул. Он и прежде корабли свои иногда посылал, чтоб в реку великую, Волгу, входили, чужие ладьи да города-селения по берегам ее грабили. А с недавних пор, еще до того, как с Владимиром мир заключен был, объявился особый, с богатырем сколь могучим, столь и безжалостным. И столько он бед принес, что степняки в договоре о мире вечном особым условием поставили, чтоб Владимир помог им от ворога лютого избавиться. Тем более, что и Владимировым гостям и землям от него доставалось.

Согласился князь, оставил Сокол-корабль в помощь, вместе с богатырями своими, Ильей да Добрыней. Вдвоем они — кого хочешь одолеют. Коли грудь в грудь сойдутся. А вот с этим туго.

Сколько дней минуло, как князь, отдав наказ, в Киев возвернулся, — и не сосчитать. Только за все это время ни разу корабля того разбойничьего не встретили. Да что там — не встретили… Видно, тот, кто им правит, поопытнее будет, нежели Илья с Добрыней. Они его в море Хвалынском рыщут, а он в верховья реки уходит, там разоряет. Они — туда; там же, кроме пепелища, и нет ничего, а злодей неведомо как уже в море оказался — корабли грабит. Правду сказать, река, при впадении в это самое море, на столько рукавов да проток делится — такого числа и на свете нету, не придумали еще. Вот и получается: Сокол-корабль одной плывет, а разбойники — другой.