Из того ли то из города...

— Не тут… В Степи у них замятня великая началась. Какой-то из кангаров, по-нашему — ханов, порешил всех прочих к рукам прибрать. Гонец посреди ночи заявился, весточку доставил. Им теперь не до чего, им теперь как бы поскорее обратно.

— Гонец, говоришь… — раздумчиво протянул Илья.

— Ну да. Есть у них такие, особым образом обученные. Куда хошь доберется. А ловок — с вора шапку утащит, тот и не заметит. У каждого — знак особый опознавательный имеется. И вера им — беспрекословная.

— Значит, обратно в Степь… А ты куда?

— А куда я? Нешто выбирать приходится? Говорил же тебе, нет у меня тут никого. И позаботиться обо мне некому. А у них — одет, обут и не голоден.

— Насчет голоден, не знаю, а вот одет-обут… — прищурился Илья.

— Дурень ты, — с неожиданной горечью произнес Михей. — Хоть и богатырь, а дурень. По себе судишь. С мое хлебни, ковшом через край, а уж потом про одет-обут рассуждай.

— Ладно, не серчай. Я, может, тоже… через край. Про меня ничего не говорят?..

— Не до тебя им сейчас. Или, думаешь, они тебя с собой повезут, чтоб каждый день позорище устраивать?

— А слово, мне даденное? Что с полоном соделают, тоже бросят?

Вздохнул Михей.

— Они полон за собой не водят. Они его сразу в Степь, под охраною. Нет здесь никого.

Снаружи шатра послышался резкий окрик. Михей вздрогнул.

— Пора мне. — Он опустил голову, пожевал губами. — Кличут. Прощевай.

Вышел наружу, Илья за ним. Только и увидел, как подошел Михей к степняку, — тот его за шкирку, вздернул поперек седла, развернулся и подался себе.

Вот, к примеру, снег на покатой крыше. Лежит себе ровненько, играет под солнышком белым с золотом. А скатай снежок поболее, кинь умело — дрогнет, и поначалу ручейками, а там уж и речушками, обгоняя сам себя, потечет вниз, к краю крыши, а там уж и ухнет где хлопьями, а где комьями. Так и вокруг Ильи: где отдельные всадники, где группы, где вереницы, потянулись к дороге, на которой он недавно свой первый бой принял, сливаясь там в широкую ленту, пропадавшую в лесу, ровно вода в водовороте.

Сколько ж их тут? А сколько еще в Степи осталось? Коли всей силой навалятся, никакая дружина не удержит. У того и конь получше, и оружие, супротив другого, — да разве есть в том разница, что за размер у саранчи, на поле твое налетевшей — с палец али с ладонь? — числом больно уж велики и прожорливы не в меру. Тут в одиночку ни один князь не справится, хотя бы и киевский, тут всем миром нужно. Как в деревне, при пожаре. Полыхнул дом — одной семье никак не сдюжить, а ежели всей деревней взяться… Оно, конечно, и всей деревней можно не сдюжить, но все ж таки надежды поболее.

Утекают степняки. Редко кто в его сторону взгляд бросит. Буга-богатырь стороной миновал. Этот приостановился. Тяжело посмотрел, и вздохнул тяжело. Ну да ничего, глядишь, доведется еще встретиться, коли жадность опять в землю нашу приведет. Тогда спор и решится. На миг представилось Илье поле широкое-преширокое. Синь небесная, над травами мягкими. И две рати, одна против другой. По одну сторону — Степь дикая, до грабежа жадная, по другую — собрались все князья, сколько ни на есть, объединили дружины, единой грудью встали на защиту земли родной. Из конца в конец протянулись рати, конца-краю не видать. Скольких оплакивать будут, коли в сечи смертельной сойдутся. И вроде как голос ниоткуда, да такой громкий, чистый и ясный, что каждый его слышит, каждый понимает. И говорит этот голос, чтобы сразились посреди поля, перед ратями, два наисильнейших богатыря, и кто победит, тому и условия ставить. Коли степной богатырь верх одержит, платить дань Степи во веки вечные, а коли наш, чтоб и духу степняков возле границ не бывать. Раздалась Степь, вырвался изнутри нее Буга-богатырь, вот как сейчас мимо проехал. А из нашей рати — он, Илья, суровый, возмужалый. Мелькнуло видение — и пропало. Снова Илья посреди становища, посреди потока людского, обмелевшего.

Правду сказал Волх — еще до полудня никого под стенами не осталось. Только один его шатер пнем торчит, степной подарок. А на городских стенах волнение. Не могут люди поверить в избавление свое. Где ж это слыхано, чтоб дикие вот так запросто ушли, не солоно хлебавши? Они ж завсегда, коли ухватить не в силах, стрелами огненными засыпали. И что это там посреди поля оставили? Может, это ихний волхв какой-то, чары насылать будет, а они тем временем в место безопасное схоронятся?

Нашлись храбрецы, наведаться, посмотреть; не век же за стенами прятаться. Выехали те с опаскою из ворот, запирать за ними не стали — на всякий случай. Держаться доглядатаи кучкой, коней не торопят. Одно дело со степняками грудь в грудь, они хоть и воины, а все ж таки люди; здесь же пока неведомо что схоронилось. Храбрость без должной оглядки, она до хорошего не доведет. Смотрят, а неведомо что само им навстречу шествует. Человек как человек, и вроде даже на них похожий, не из диких. И оружие нашенское, и доспех. Идет себе без опаски, коня ведет в поводу. Остановились, подождали, пока приблизится.