Из тупика

- Куда меня сейчас?

- В тюрьму...

- Ну ладно, Мишка! Когда меня станут вешать, ты приди посмотреть...

- Это же противно! - ответил Басалаго. - Я не обещаю.

- Нет, ты приди. Коли не постыдился прийти арестовать как "товарищ товарища", так, будь любезен, приди и повесь как "товарищ товарища" по корпусу.

- Ты так хочешь, Николаша?

- Да. Приди. Я тебе покажу, как мы умеем умирать...

Но сначала Дрейеру показали, как будут умирать его товарищи. Партийная группа Карла Теснанова, арестованная, была еще жива{33}. Как военного человека, Дрейера от нее отделили. И возили его, из ночи в ночь, на казни. Его тоже не раз прислоняли на тюремной барже к броневому щиту, возле которого расстреливали людей, и сплющенные бронею пули отскакивали горячими лепешками. Он немало повидал за эти дни, даже слишком много для одного человека. Этот могучий великан, с раскатистым голосом и пышной шевелюрой, похудел, спал с голоса, а волосы его стали белыми, как крыло чайки... Ему было предъявлено потом обвинение: "1. Принадлежность к преступной партии коммунистов-большевиков, стремящейся к ниспровержению законных правительств.

2. Агитация на публичных митингах Архангельска и Соломбалы против наших союзников, которые вели вместе с нами войну против центральных держав, и

3. Попытка оставить Архангельск в руках большевиков, а также затопление судов на фарватере с целью препятствовать проникновению кораблей союзного нам флота".

- Ни один пункт не отрицаю, - подписался Дрейер под приговором. - Все было именно так... И каждым пунктом вашего обвинения - горжусь!

В застенке ломали его волю. Враги знали, что Дрейер был, лучшим оратором в полуэкипаже, что его любили и любят архангельцы, и теперь надо было показать Дрейера в ином виде, сломленным.

Как одуряюще пахло весной, которая сочилась даже в каземат...

Скоро черемуха вскинет упругие ветви, они дотянутся сюда - до окошка его камеры. А его уже не будет. Часто звякал в двери глазок: Дрейера изучали, даже дамы приходили смотреть на поручика, ставшего большевиком. О, эти прекрасные женские глаза, глядящие в круглую железку тюремной двери... "Как вам не стыдно!" - хотелось сказать им. А во дворе тюрьмы вовсю тарахтело разбитое фортепьяно, и чистый голос выводил под Вертинского.

Ваши пальцы пахнут ладаном,

И в ресницах спит печаль,

Ничего теперь не надо вам,

Никого теперь не жаль...

"И много надо, - размышлял Дрейер, - и всех жаль!"

А внутри двора гуськом вдоль стены блуждали женские тени: был час женской прогулки, и он стал его последним часом. Дрейера вывели во двор, арестанток оттиснули на край, а посреди двора, прямо на камнях, с помощью керосина, развели костер...

Собрались приглашенные - как в театр. Были союзники, были чиновники, представители прессы, были и женщины. Слава богу, не догадались привести детей. И не пришел лейтенант Басалаго ("Трус", - думал о нем Николай Александрович).

- Читайте, - сказал он. - В сотый раз... уже надоело!

В глубине тюремного колодца, сложенного из камня, еще раз зачитали для гостей! - конфирмацию суда, составленную на основании законов империи, которой уже не существовало. Потом подошел полковник Дилакторский, сорвал с плеч Дрейера погоны, отцепил от пояса кортик и снял ордена. Все это полетело в костер. Но перед этим Дилакторский долго ломал кортик - символ дворянского достоинства. Ломал долго и безуспешно - крепкая сталь не поддавалась, и полковнику было стыдно перед дамами.

- Позвольте, я попробую, - сказал ему Дрейер.

Взял кортик, переломил на колене, отшвырнул в костер:

- Пожалуйста... Вот так надо!

Дрейера спросили здесь же - не отрекается ли он?

- Нет, - ответил поручик. - Я не отрекаюсь.

И тогда во дворе тюрьмы появился Басалаго.

- Я, - сказал он, - только что разговаривал с его превосходительством Евгением Карловичем о тебе, Николаша! Согласись, что твое положение глупо: потомственный тверской дворянин, окончил Морской корпус его величества... Ну да! Евгений Карлович так и понял: увлечение молодости, и оно простительно...

- Что тебе от меня сейчас надо? - спросил Дрейер. - Коли уж ты явился, так встань в сторону и веди себя скромно.

- Нам ничего не надо, это тебе надо, - ответил Басалаго. - Публично откажись от своих убеждений, к чему тебе этот марксизм? Мы уже переговорили с генералом Айронсайдом, и в батальоне имени Дайера есть и не такие отпетые головы, как твоя. Еще можно искупить вину кровью.

- Отстань... я не отрекаюсь! - повторил Дрейер.

Дилакторский шагнул к нему:

- Тогда приготовьтесь к казни...

Дрейера увели в камеру, там ему связали руки и сделали глубокий укол в спину. Он чувствовал, как входит в тело игла и разливается по крови что-то жуткое и бедовое. Они хотели его видеть сломленным, и этот укол вызвал паралич воли. Дрейер вздрогнул и... заплакал.

Свежий ветер летел над Двиной, косо взмывали чайки, ветви черемух трясло над тюремной оградой. И бурные приступы рыданий колотили истощенное тело. Вот тогда его вывели: пусть все видят, как он плачет. Кто-то засмеялся (уж не Басалаго ли?):

- Так покажи, Николаша, как вы умеете умирать?

Сквозь рыдания Дрейер ответил в толпу "гостей":