Из тупика

Днями и ночами простаивают люди, готовые отплыть в чужие края. Жалеть ли их нам? Я думаю, что жалеть их надо. Они сбиты сейчас с панталыку, они смятены, они охвачены массовым психозом - самым страшным психозом: стадным. А среди них - дети, которые уж никак ни в чем не повинны перед Советской властью. И за что их лишают родины папа с мамой - этого они пока не понимают. А когда вырастут и поймут, то будет уже поздно. И тогда в глухой эмиграции родится новая поэзия на русском великом языке - поэзия ностальгии, тоски по России, по черному хлебу, по березке на опушке, по ельнику да можжевельнику...

Россия! Печальное слово,

Потерянное навсегда

В скитаньях напрасно суровых,

В пустых и ненужных годах.

Туда никогда не поеду,

А жить без нее не могу,

И снова настойчивым бредом

Сверлит в разъяренном мозгу:

- Зачем меня девочкой глупой

От страшной родимой земли,

От голода, тюрем и трупов

В двадцатом году увезли?...

Взгляды людей в очереди уже отчуждены, всё чаще вплетаются в их речь иностранные слова и целые фразы (привыкают). День за днем тянется хвост беженцев, и где-то в самом конце стоит последним несчастный учитель гимназии. А в другом конце этой очереди, за роскошным столом, восседает главноуполномоченный по обмену денег доктор Белиловский.

Это большой поклонник княгини Вадбольской...

В середине дня очередь вдруг застряла: ни взад, ни вперед. От этого в нервной, возбужденной толпе выкрики:

- Что они там? Почему не двигаемся?

- Эдак-то, сударь мой, пока они там копаются, большевики с хвоста будут в очередь становиться.

- А у вас, простите, сколько, мадам?

- Увы, последние пятьсот.

- В каких бумагах?

- Увы, керенками...

- Миленькая! Да вам за них и фунта не дадут.

- Что делать! Ну хоть с пенса надо же начинать новую жизнь.

Нетерпение растет, очередь волнуется. Наконец выясняется причина: задержка произошла из-за прелестной княгини Вадбольской - она меняет свои сбережения. У нее не только "моржовки", но масса и старых денег екатеринками; все это надо свести к единому расчетному знаменателю. Княгиня сидит теперь с Белиловским как барыня, и доктор послал в ресторан за пирожными. Они будут пить чай...

- Да что у нее там? - волнение. - Будто миллионы меняет!

- Оно и есть, сударь, миллионы...

- С чего бы это? Приехала сюда нагишом...

- А вы заметили, с кем она путалась? То-то же!

Наконец пробку прорывает. Придерживая поля шляпы, с улыбкой выходит из кассы княгиня, а за нею, в роли прихлебателя-адъютанта, лейтенант Басалаго несет до коляски два кожаных баула, натисканных деньгами. Уже обмененными на фунты.

- Ничего себе, - говорит несчастный учитель латыни. - Вот это я понимаю - нахапалась! Такой и заграница нипочем!

Провожаемая нелестными замечаниями относительно нравственности, Вадбольская легко запрыгивает в коляску, Басалаго примащивается с нею рядом и толкает кучера в спину:

- Пошел... в слободу!

Глядя на эту очередь, что нудно тянулась под окнами, генерал Миллер вспомнил, как вчера офицеры-фронтовики приехали с передовой и в крепкой русской потасовке в кровь избили офицеров его штаба... Именно за то, что штаб желал оставаться. Конечно, ему в окопах не сидеть. А фронтовики хотели или уехать, или сложить оружие перед большевиками. Но воюют-то не штабные крысы, а вот такие фронтовики, как полковник Констанди и капитан Орлов, командовавший белыми шенкурятами-партизанами... С мнением фронтовых офицеров надо считаться, и, посматривая в окно на очередь перед эмиссионной кассой, Евгений Карлович открыл экстренное совещание кадровых офицеров флота и армии. Вопрос - прежний, уже набивший оскомину: уходить или оставаться? Этот вопрос для многих лежал между жизнью и смертью...

- Уходить! - решительно вскинулся Констанди, потомок греческих контрабандистов. - Но если оставаться, то следует ударить по большевикам... Ударить, сколько возможно!

- Оставаться, - поддержал его одноглазый Орлов.

- Уйти! - неожиданно отрубил кавторанг Чаплин. - Господа, я сделал более вас всех для борьбы с большевизмом, но сейчас я понимаю: белое движение выдохлось... Надо уйти!

- И чем скорее, тем лучше, - добавил адмирал Виккорст. - Ибо синоптическая служба пророчит нам суровую зиму, и, окруженные льдами, мы здесь погибнем. Ледоколам не пробить льда!

- Уйти! Уйти! Уйти... - голоса.

Не считаться с этими голосами было нельзя.

- Хорошо, - согласился Миллер, устало и подавленно. - Черт с ним, с этим Архангельском, мы уходим... в Мурманск и оттуда будем продолжать борьбу. У ворот незамерзающего порта мы будем вне досягаемости большевиков! Вы меня поняли...