Из тупика

И, распустив собрание, он отдал приказ поджигать лесопильные заводы на Маймаксе, на Рикасихе, в Соломбале. Опыт генерала Роулиссона повлиял на него: ничего не оставлять большевикам... От станции Исакогорка натужно крикнул паровоз - прибыл новый эшелон с ранеными. У крыльца штаба шел спор извозчика с седоком. Зараженный всеобщим поветрием, извозчик уже не берет "моржовками", а требует фунтами... За Полицейским переулком, в здании думы, открыт ломбард, и туда с утра тянется еще одна гигантская очередь: эмигранты сдают вещи, прощаясь с ними навеки, чтобы выручку тут же обменять по курсу. А вещи - да гори они тут!..

Пока что горят лесопилки. Ветер относит дым к морю.

Вечером подошел к причалу первый пароход, началась посадка первой партии. Ну, тут всякого насмотрелись! В давке были даже преждевременные роды. Родился человек, и было непонятно, куда его деть: оставить в России или катить дальше по волнам. Толпа, неистовая в своей ярости, сломав цепи заграждения, ломила по трапам так, будто большевики уже вошли в Архангельск.

Из Троицкого собора вышел архиепископ Павел, за ним вынесли крест с мощами, принадлежавшие издревле Алексашке Меншикову, и ветхую плащаницу легендарного князя Пожарского. В последний раз грянули русские трубы: "Коль славен наш господь в Сионе..." Зарыдала толпа на палубах, но рыдания тут же заглушил рев отходящего корабля. И тянулись руки, осеняя пропадающий в сумерках берег России... Потом вышел причальный дворник и долго мел загаженную пристань, во всю глотку распевая:

Дайте мне на руль с полтиной

Женщину с огнем!..

После чего вскинул метлу на плечо и браво зашагал в пивную, под чудесным названием "Ясный месяц". Этого дворника и сам черт не брал: мел улицы при царе-батюшке, мел при Керенском, мел при англичанах, метет при Миллере, согласен мести и при большевиках... Он - обыватель: ему плевать на все!

На следующий день отправили морем еще две партии беженцев. В Архангельске заметно поубавилось знати и местной буржуазии, офицеры, распростившись с семьями, больше прежнего стали пить по кабакам... "Ни тревожное состояние, - свидетельствует очевидец-эсер, - ни дурные вести с фронта - ничто не могло нарушить угарной жизни Архангельска. Люди словно хотели взять от жизни то немногое, что она им давала: вино и снова вино! Офицерское собрание и немало других ресторанов были свидетелями скандалов, безобразных и диких, участниками которых являлись офицеры. И чем грознее становилось положение в области, тем безудержнее жил военный тыл..."

"У Лаваля", как всегда, было не протолкнуться. Здесь собиралась головка белой армии, сливки общества, - тоже пили, хотя и меньше, нежели в иных заведениях. И постоянно здесь было полно новостей, самых свежих, и офицеры флотилии каждый раз радостно приветствовали появление княгини Вадбольской: "Вот истинно русская женщина! Презрев опасности, она уедет с последним эшелоном... вместе с нами, господа. Ваше здоровье, княгиня..."

В один из дней полковник Констанди, сумрачный и сосредоточенный, подсел к княгине Вадбольской, сообщил таинственно:

- Боюсь, как бы эти транспорта с беженцами не пришлось возвращать обратно из Англии... Во всяком случае, княгиня, вы не уезжайте. Скоро все изменится - к лучшему!

- Вы так уверены? - удивилась Вадбольская.

- Впервые за эти годы я говорю твердо: не уезжайте. Именно сейчас наступил момент, когда мы способны остановить большевиков. Последняя мобилизация в области, взяла всех, кого можно, вплоть до пятидесятидвухлетнего возраста. Мы сейчас сильны как никогда! Армия же большевиков сейчас ослабела до предела, до крайности, до абсурда, - ее силы оттянуты на Деникина и на Юденича. Перед нами не фронт, а редкий заборчик, который не надо обрушивать, можно просто перешагнуть через него... Поверьте, мы справимся. И мне даже нравится, что англичане ушли. Вот теперь, - мстительно-ненавистно заключил Констанди, - пусть в Лондоне почувствуют, что без них мы гораздо ловчее и энергичнее.

- Помогай вам бог, - ответила Вадбольская.

Миллер в эти дни велел на Троицком проспекте - главном в городе вывесить громадную карту фронтов, и каждодневно дежурный офицер штаба перемещал по ней белые флажки. Возле этой карты, рисующей отчаянное положение Советской власти, постоянно толпились люди...

Юденич стремительно шагал на Питер: 4 октября - занял Белые Струги, 11-го - Ямбург, 16-го - он был уже в Луге... Казалось, красный Петроград доживает последние часы. А на Москву давил Деникин. Революция снова была в осаде.

Спасибо Черчиллю! Он никак не оставлял Миллера вниманием и после эвакуации армии. Черчилль в это время рвал толику боеприпасов даже от Деникина, чтобы помочь Миллеру, к которому он испытывал какую-то нежную слабость. Между Лондоном и Архангельском циркулировала переписка... Сейчас Евгении Карлович клянчил оружие и писал жалобу на генерала Роулиссона. В раздражении генерал ломал хрупкие карандаши:

- О черт! Ни одного заточенного... Где же этот подонок?

Басалаго предстал перед ним, держа в руке какую-то бумагу.

- Вы имеете в виду Юрьева, ваше превосходительство?