Из тупика

Контора была в разгроме и хаосе. Начальник дистанции (самой ответственной на Мурмане) прошел в свой кабинет. Ветер с океана задувал через выбитые стекла, на полу лежал горкой снег, а на снегу - ни одного человеческого следа; видать, давно сюда никто не заглядывал. Аркадий Константинович похлопал себя по карманам, надеясь отыскать курево. Безнадежно, курева не было. Он осмотрел туманный рейд: зябнули, падая с высоты на черную воду, чайки. Где-то крикнул паровоз - ему ответила корабельная сирена.

- Нет, не умерли, - сказал он себе. - Живем... оживаем! Он вспомнил Спиридонова. "Бедняга!" - подумал. И вдруг блеснуло в глаза солнцем и белизной, почудились аркады и маяки, что слепят в ночи мореходов круглыми совиными глазами; легкая птица мечты, пролетев над Мурманом, задела его своим туманным крылом... Стало на миг так хорошо, так отрадно!

- Курнуть бы... - сказал Небольсин.

Увы. Он стоял сейчас в самом конце дорога.

А над причалами клубилась, ворочалась, словно тесто, теплая мгла и влага Гольфстрима. "Скоро! - думалось ему. - Скоро оторвутся от пирсов корабли, эти извечные бродяги, и уйдут, колобродя, темные воды, в лучезарные страны. Что откроется им с высоких продутых мостиков? Развернется ли дымная Темза, блеснет ли в зное и плеске белый камень Сан-Франциско, Кейптаун или камни Аляски, - многое видится теперь отсюда, через окна этой конторы... Какой большой мир!.."

- А вот курить совсем нечего, - вздохнул Небольсин.

И вдруг вспомнил, что ведь у него в столе был потайной ящик. Сорвал крышку американского бюро, - слава богу, коллекция его цела. А в тайнике лежали сигареты, еще со старых времен, уже хваченные плесенью, и - письмо. Аркадий Константинович развернул бумагу, - это было письмо, отправленное братом еще с позиций Мурмелон-ле-Гран, перед самой отправкой его в Салоники...

Небольсин пробежал глазами только конец: "...распахнется окровавленный занавес этой кошмарной трагедии мира, и самые красивые женщины выйдут навстречу к нам с печальными цветами воскресшей весны. Именно - к нам, ибо мы, русские, останемся победителями..."

- Лучшие женщины мира, - опять вздохнул Небольсин. - Где же вы?..

Тихо скрипнула дверь конторы.

Вошла неряшливая старуха с седыми клочьями волос, что торчали из-под грязного платка. Небольсин не сразу узнал, что это была Дуняшка, а стоптанные валенки бабы не решались ступить далее порога. Молча стояла, словно выискивая для себя жалости...

Небольсин решил ни о чем ее не расспрашивать.

- Здравствуй, Дуняшка, - сказал равнодушно. - Вот и ты...

И, сказав так, подивился своему равнодушию. Тяжело опустив руки вдоль бедер, Дуняшка спросила:

- Цто делать-то? Делать-то ницего не надо ли?

- Нет, надо, Дуняшка... надо!

Снова посмотрел на рейд, перевел взгляд на комнату:

- Уборщицей при конторе... хочешь?

- С цего отказываться нам? Хоцу.

- Ну, вот и начинай все с самого начала... работы много.

Кусая угол платка, Дуняшка с поклоном удалилась.

А с лестницы простуженно и хрипло гудел дядя Вася:

- Начальство-то тута? Можно показаться?

- Входи, дядя Вася... Ну, чем там митинг закончился?

- Да потехой, - сказал печник, доставая кисет. - Будешь сосать мою "фениксу"?

- Спасибо. Уже курю.

- Печенга прислала в Мурманск радиво; мол, давайте скорее к нам... Освобождайте их, значит! Ну, и кликнули добровольцев. Так будто на праздник народец кинулся в запись. Меня, как старого, отшибли. Пуговицу оторвали... Така хороша была пуговка, кой годик служила... На тебе, потерял ее! Вот и заглянул к тебе, по старой памяти.

Кинув шапку на желтое бюро, дядя Вася склеил цигарку.

- Эк, загадили-то! - сказал, озираясь по стенам. - Может, сразу и браться? Дело-то уж такое мое - печки.

- Берись, - ответил Небольсин. - Клади печки, стекла вот тоже вставь... Ну, тебя учить не нужно, старый работник.

Дядя Вася был настроен раздумчиво.

- Яти ее мать, эту печку! - рассуждал он. - Печка, до чего ж великое дело в государстве Российском... Особливо, ежели ишо здесь - на севере. По опыту знаю, что без печки человек хуже собаки становится. Так и рычит, так и рычит... Холод куда как хужее голода! От печки же и происходит весь смак нашей человеческой жизни. У печки - любовь. У печки - мир. У печки согласие. Только, скажу тебе по чести, Константиныч, хошь не хошь, а из-за кирпича беспокойно живется... Хреновый ныне кирпич пошел! То ли вот ране бывало... Я тую эпоху, когда кирпич хорош был, еще застал в своей цветущей молодости...

На столе тихонечко, словно боязливо, звякнул вдруг телефон.

- Чудеса, - сказал Небольсин, не веря своим ушам.

- Сымай... звонит ведь, - кивнул дядя Вася.

- Да нет, не может быть.

Но телефон уже звонил - в полный голос. Он звал, требовал, надрывался в настойчивом призыве.

- Да, - сказал Небольсин, срывая трубку, всю в пыли. В ответ - звонкий голос барышни:

- Из Петрограда - курьерский, "14-бис". Прошел станцию Лопарская, на подходе Тайбола... Приготовьте пути. Мурманск, Мурманск! Почему молчите? Кто принял?

"Кто принял?" - подумал Небольсин и ответил:

- Как всегда - начальник дистанции... Соедините с Колой.

- Закрутилось, - гыгыкнул дядя Вася, дымя.