Из вечности в лето

– Да, мой юный друг, – радостно зашептал Рафаэль, схватив его за рукав, – я вижу, вас это впечатляет! Это абсолютно нормально, хотя, надо признать, творчество Саши в обществе нынешнего потребкульта оценивается довольно неоднозначно: знаете, от всевозможных клише вроде "салонное искусство" и "эротическая мазня", до безоговорочного восторга, каковой наблюдается и в ваших глазах, – Рафаэль умиленно поморгал ресницами. – Нет, – продолжил он, – вне всякого сомнения, если оценивать Сашины картины предвзято, с позиций современного вымороченного вкуса, то, безусловно, – Саша рисовал несколько претенциозно и, на первый взгляд, чрезмерно пафосно, но не стоит забывать, что его идеалом были великие мастера Возрождения, поэтому крайне неосмотрительно оценивать эти полотна сегодняшними критериями: их удел быть реинкарнацией утраченного – причем, увы, утраченного навсегда! Саша даже рисовал в давно забытой технике лессировочного письма. Знаете, что это такое, друг мой?

Дмитрий не знал.

– Это, юноша, – охотно объяснил Рафаэль, – чрезвычайно кропотливое нанесение на холст нескольких слоев краски, один на другой, что позволяет добиться подобных непередаваемых эффектов. Взгляните на эту женщину, – глаза Рафаэля увлажнились, – она почти прозрачная, словно лепесток лотоса, но насколько ее тело живое и присутствующее здесь! Или вот эта дриада – воплощение женственности, сильной и уверенной, немного холодной, но – убедительно живой! Конечно, подобная красота слишком выхолощена, я бы даже сказал, излишне роскошна, но это у Саши был такой дар, от которого он не мог убежать: извлекать божественную сущность плотской реальности и облекать ее в визуальные формы концентрированного совершенства.

Рафаэль смахнул слезу кружевным платочком.

– Еще одна деталь: посмотрите на лица! – опять рванулся он вперед. – У Саши почти все женские лица на грани между идеально греческой и – как это ни парадоксально – семитской красотой! А не стоит забывать, что он творил в конце восьмидесятых, когда семиты вообще воспринимались как антипод всему позитивному, тем более, прекрасному – уж поверьте мне, я сам, в известной мере, испытал это на себе, – у Рафаэля в голосе промелькнули соответствующие картавые интонации. – Но Саша словно специально смешивал эти, казалось бы, несовместимые каноны красоты, и самое примитивное объяснение данному факту – намек на фрейдиский источник Евангельского эзотеризма, как сплава иудейской религиозной мистики и греческого неоплатонизма. Ну, знаете, что-то вроде алхимической свадьбы взаимоисключающих культур. Но, друзья мои, подобный метафизический лепет простителен только людям совершенно далеким и от игры, и от простого понимания творческого процесса, тем более, если дело касается такой неординарной фигуры, как Саша. Поверьте мне, он никогда даже не задумывался над тем, что стоит за его выбором функций преображения видимой реальности в художественные образы, поэтому, рисуя совершенно славянскую натурщицу, он мог получить Исиду, похожую на Юдифь и Фрину одновременно. И это как раз доказывает глубину его внутреннего зрения. Вы, любезный друг мой, – обратился Рафаэль персонально к Дмитрию, – безусловно, еще не вполне в курсе, но, если не вдаваться в лишние подробности, философия игры признает, что любая последовательная попытка визуализации трансцендентных символов может рассматриваться как надежда на встречу с персонифицированным Абсолютом, понимаемым нами как Бог. Именно в этом утверждается самый фундамент игры, так сказать, ее отправная точка, делающая картины, стоящие на кону, одинаково ценными, вне зависимости от того, копии это или оригиналы. Саша, к сожалению, не был игроком, но его работы имели исключительную значимость как неопровержимое свидетельство истины для тех, в ком множились сомнения. Да, – Рафаэль закатил глаза, – какие это были времена!..

– Без ретроспекций! – предупредительно подняла руку Лиза.