Из Венеции: дневник временно местного

Напротив дома, где всю жизнь от рождения до смерти прожил Тинторетто, на другом берегу канала, стоит по колено в воде нарядный готический трехэтажный (а это значит — приличный, но не шикарный, не патрицианский) дом. Это «Дом с верблюдом». На фасаде — рельеф: маленький человечек ведет в поводу огромного бактриана и, полуобернувшись, что-то ему говорит. Умная М. М. предположила, что Тинторетто каждый день, выходя из дома, видел этого верблюда и наконец, не выдержав, запечатлел его на своей самой лихой, самой авангардной картине — «Похищении тела святого Марка». Верблюд, несомненно, главный герой этой замечательной картины. В той же логике могу добавить, что смешные Маленькие Муки в гигантских тюрбанах на соседнем «Доме с маврами» — прототипы обладателей огромных тюрбанов на тинтореттовском «Чуде Святого Марка». Обе картины висят себе рядом в Академии, а искусствоведы-то и не заметили.

Потребность, почти физиологическая, видеть во всем (надо — не надо) причинно-следственные связи — простительное для академического человека профзаболевание.

Если Тициан — венецианский Пушкин, то Тинторетто — несомненно, Некрасов. Ну или Некрасов и Достоевский одновременно, что в некотором смысле одно и то же, а для меня — даже точней: Некрасова я очень люблю, Достоевского — скорее не люблю, а Тинторетто — то так, то эдак.

Мадонна дель Орто — «Госпожа наша огородная» — висит на стене одноименной церкви. Эта чудотворная статуя — никакая не госпожа, а Будда — круглолицый и миндалеглазый.

Мамаши показывают жмущимся к юбкам дочкам на Машеньку: смотри, идет одна, никого не боится. Такая хорошая! «Введение Марии в Храм» Тинторетто в церкви Мадонна дель Орто — удивительная картина. Гораздо лучше, чем висящий рядом «Страшный суд» — винегрет размером с теннисный корт.

Дворцовые сады — всегда за высокой стеной, потому что предмет роскоши и личного потребления. И всегда немножко через эту стену свешиваются — чтобы завидовали.

Вкус образованного венецианца XVIII века не отличался от вкуса современного человека: он заказывал роспись потолков Джамбатиста Тьеполо, свой портрет — Антонио Гварди, но при этом покупал работы наивных художников, условно говоря, местных Пиросмани, — и радовался. В Музее Кверини Стампалья целая комната увешана «Сценами венецианской жизни» Габриэле Беллы, которые патриций Кверини купил для своего загородного дома. Это замечательный образец наивной живописи в самом точном смысле термина.

Лонги, совсем не наивный художник с тонким пониманием законов академической живописи, приближал свои жанровые сценки к примитиву, точнее, то приближал, то отдалял, осознанно играя с этой дистанцией.

Способность понимать наивное искусство, видеть в нем особую экспрессию и, более того, рационально постигать его внутреннюю логику, чтобы использовать ее в своем творчестве, — это ли не примета ХХ века?

Каждый день, проходя по знакомым уже улицам и площадям, вижу что-то новое.

2 ноября

Такие истории надо рассказывать по порядку.

Не рассчитав, я приехал встречать А. И. в аэропорт Марко Поло за полчаса до прибытия самолета по расписанию. Оказалось, что самолет опаздывает еще на полчаса, да и пассажиры ведь выходят не сразу, так что у меня получился час с четвертью свободного времени. Я купил в буфете кофе и вышел с ним из здания терминала — покурить и поглядеть на снующих туда-сюда людей. (Кстати, кофе в Италии не только хороший, но и дешевый, в среднем несколько дешевле, чем дома, а в аэропорту — не дороже, чем в городе.)

Все равно оставался еще час, а книжки с собой не было.

В аэропорт я приехал на автобусе, на который пересел с вапоретто, потому что и автобус, и вапоретто — это муниципальная транспортная компания ACTV (дай ей бог здоровья!), и у меня их карточка. Однако в аэропорт можно попасть и прямо по воде, на вапоретто другой компании, но на них моя карточка не действует. От нечего делать решил прогуляться до пристани, посмотреть, как люди прибывают в аэропорт морем, — никогда такого не видел. Стрелка «Per vaporetto» указывала на бетонную дорожку под прозрачным навесом.

Длинная, метров пятьсот, дорожка, по которой в обе стороны люди сосредоточенно катят чемоданы, выводит к просторному прямоугольному бассейну: с одной стороны — причал, с другой — стена терминала, с третей — мол, с четвертой — выход в лагуну.

В бассейне, у самой стенки, плавали, повернувшись в профиль и то и дело ныряя, два баклана. Сам баклан матово-черный; глаз — тоже черный, но блестящий; под длинным, с крючком на конце, клювом желтая, кожистая, несколько дряблая складка. Он ныряет каждые тридцать секунд и выныривает тоже через тридцать секунд (я засекал), то без рыбки, то с рыбкой в зубах, хотя зубов у него, конечно, нет.

Баклан ныряет совершенно как человек: ссутулит плечи, выгнет шею и — бульк головой вперед. Вынырнув, он начинает по-собачьи и несколько брезгливо отряхиваться, дескать, вода мокрая и холодная.

Психологические особенности этой птицы, проводящей полжизни в воде, мне совершенно непонятны.

Насмотревшись на бакланов, я пошел обратно в терминал.