Из ворон в страусы и обратно

…Теперь весов не было, и валежаниновские сентенции о лучших друзьях девушек не работали. Работали как раз противники этих сентенций. Как Нилка и думала, их оказалось немало.

Возглавил кампанию Рене Дюбрэ.

Наплевав на Нилкины запреты, приволок гамак, кучу книг по дизайну – в основном словари и справочники – и Томку в придачу.

Томка припала к подруге, будто несчастную выпустили из тюрьмы:

– Наконец-то. Я так рада, что все закончилось и ты с нами. Девчонки передают тебе привет и подарки. У нас куча новостей. Куда это поставить? – Она потрясла пакетами.

– Да куда-нибудь, где место увидишь, – разрешила Нилка, безразличная к подаркам.

Вынув из сумки какой-то журнал, Тома быстро свернула его в трубочку и таинственно шепнула:

– Пойдем поболтаем?

Устроившись в садовой беседке, первое, что сделала гостья, – подсунула Нилке журнал.

Нилка впилась взглядом в обложку, с которой прянично улыбалась воробьиха.

– Он женился на ней, – прокомментировала сие явление Томка, – теперь эта дрянь – лицо косметической линии.

У Нилки потемнело в глазах. На кого Вадим ее променял? На эту толстую дуру?

– Она из него веревки вьет, – не глядя на Нилку, цедила слова Томка, – никогда не думала, что Валежанин станет подкаблучником. Стал! Стопроцентным!

Отодвинув журнал, Нилка опустила голову. Пальцы сами нашли и принялись наматывать нитку от подола любимого платья, того самого, в стиле кантри, – ходила распустехой, но иглу в руки не брала – мешал ослиный синдром: нет – значит, нет. Не вышло из нее ничего, значит, не вышло, и точка.

– Том, не хочу ничего знать о них, – остановила подругу Нилка, – расскажи лучше, как у Полинки дела, как девчонки, сама как?

– Все так же. Мелькаю с переменным успехом в рекламе купальников, шуб и тренажеров.

Слушая подругу, Нилка осознала, как все это от нее далеко! Губы тронула вымученная улыбка.

– Ну, значит, ты в отличной форме.

– Нилка, я виновата перед тобой, – вдруг сказала Тома, и Нилка с удивлением посмотрела на подругу – в глазах у той стояли слезы.

– Что за глупости?

– Нет-нет. Я должна была тебе рассказать правду о Вадиме, но почему-то не рассказала, и теперь места себе не нахожу – виню себя в том, что случилось.

– Какую правду, Том? Что он меня использовал? Так ты мне это говорила, и совесть твоя может быть спокойна.

– Не совсем. Если бы Вадим использовал всегда и всех только в профессии – это одно. Он действительно талантливый скаут, нюх у него – как у ищейки, безошибочно выбирает девушек самых перспективных, самых интересных. Без усилий окучивает и скармливает крылатую фразу про весы: лучшие друзья девушек и все такое.

Чувство острого стыда заставило Нилку опустить глаза: вместо того чтобы стать звездой подиумов, она стала звездой на фюзеляже!

Тамара продолжала с беспощадностью прокурора:

– Исхудавшие модели – это авторский знак Валежанина, его личное клеймо, он использует худобу в собственных интересах – не только профессиональных. Штука в том, что у Вадима мать – врач-эндокринолог и он знает о гормональной недостаточности почти все. Дефицит веса работает как противозачаточное средство – Вадим это и использует.

Слова жалили Нилку, как рой слепней. Не выдержав, она сорвалась в крик:

– Этого не может быть! Ты все врешь!

Желание сбежать и спрятаться заслонило боль, но что-то внутри говорило: все правда. Этот ужасающий цинизм Вадима – все правда.

Вот откуда такое блестящее владение предметом! Вот почему Вадим перестал предохраняться – он уже поставил ей диагноз, хотя она сама еще понятия не имела, что не может залететь!

– Это правда, – мягко сказала Томка. Она полистала журнал, вынула заложенную между страниц фотографию. – Вот смотри.

С фотографии на Нилку смотрело изможденное безволосое существо неопределенной половой принадлежности с ввалившимися щеками, тусклым взглядом запавших глаз.

Нилка вцепилась в изображение, отвергая сходство и в то же время с ужасом ловя в нем свои черты.

– Кто это?

– Это Ираида Вершинина, одна наша модель, с которой у Вадима был роман. Вы с ней одного типа. Умерла два месяца назад.

– Может, Вадим тут совсем ни при чем? – протолкнув ком в горле, выкрикнула Нилка. Глаза заволокло слезами, окружающие предметы расплылись.

– Ираида умерла, а еще две девушки на инвалидности и могли бы, если хочешь, рассказать тебе, как оказались в этом положении. Дать тебе телефоны? – Тамара загоняла в угол, не оставляла ни малейшей надежды.

– Нет, – сдавленным голосом отозвалась Нилка, – не нужно. Я тебе верю.

– Думаю, у него что-то не в порядке с психикой, – завершила обличительную речь Тома.

Это был шах и мат.

Они больше не говорили о Вадиме – подчиняясь призыву бабы Кати, все потянулись на кухню.

– К такому столу, – потирая руки, заявил Веня, – нужны сто граммов.

– Можно и сто граммов, – сдержанно отозва лась Катерина Мироновна и выставила на стол бутылку с чем-то, по виду напоминающим коньяк.

– Что это? – осторожно спросил Рене.

– Настойка на грецких орехах, – туманно объяснила баба Катя.

– Русский самогон, – внесла ясность Тамара.

– О, – рот у Рене округлился, – самогон?

По-домашнему жаренная картошка с луком и соленья тоже были встречены неоднозначно: Веня наворачивал за двоих, Рене отрезал гомеопатическими дозами, осторожно клал в рот и долго жевал, прежде чем проглотить, а Тамара сдержанно улыбалась и клевала без хлеба консервированный болгарский перец, от чего у Катерины Мироновны сделался ищущий взгляд и она каждые две минуты предлагала девушке:

– Может огурчиков?

– Нет, спасибо, – отнекивалась гостья. От самогонки на пару с Нилкой она отказалась наотрез.

– Может, помидорчиков?

– Нет-нет, спасибо.

– Тогда вот – икра из баклажанов.

– Ну, если только ложечку.

От Томкиных откровений в горло Нилке ничего не лезло, она с отсутствующим выражением лица ковыряла вилкой картошку. Видя состояние внучки, баба Катя все больше и больше нервничала.

– Эх, девки-девки. Да разве ж так можно есть? – не выдержала она. – Сознательно себя доводить до дистрофии – разве ж это по-божески?

– Что делать, – пожала плечами Тамара, – если дизайнеры хотят видеть свои вещи на стройных моделях. Никто, кроме местной фабричонки, не шьет на тучных дам.

– Так они все голубые, эти ваши дизайнеры, – сыто икнул Веня, – вот и доводят девушек до дистрофии. Чтоб те на пацанов были похожи.

Какое это было бы счастье, с горечью подумала Нилка, если бы Вадим оказался голубым. Это бы все объяснило. Тогда его жестокость имела бы хоть какое-то оправдание.

– Женщины-дизайнеры тоже не шьют на полных дам, – спокойно возразил Рене, глядя на Нилку. – Красота – это пропорции, кажется, так говорила мадам Шанель.

Хмурый взгляд из-под насупленных редких бровей был ему ответом. «Что-то быстро вы, господин Дюбрэ, отступили от принципов, – можно было прочитать в этом взгляде, – еще недавно вы предпочитали моделей повышенной стройности».

– Брехня, – рубанул Веня, очевидно поддавшись голосу крови, – женщина должна быть женщиной. Берешь в руки – маешь вещь.

Тут Нилкин кавалер сообразил, что ляпнул что-то не то и покосился на далекую от его идеала пунцовеющую Нилку.

– Вот я и предлагаю тебе жениться на Тоньке, – отомстила своему кавалеру Нилка, – у нее все места круглые.

– Я сам разберусь, на ком мне жениться, – огрызнулся Веня.

Мужчины на несколько секунд скрестили взгляды, после чего Рене печально усмехнулся.

– А че смешного-то? – взбеленился Веня, задетый за живое. – Не, че смешного-то?

– Абсолютно ничего, – спокойно согласился Рене.

– Вот и нечего держать меня за идиота, – налегал на голос Веня, – думаешь, я не вижу, как ты пялишься на Нилку? Думаешь, не понимаю, почему ты сюда таскаешься? Сам на нее глаз положил и лыбится! – Затылок у Вени покраснел, кулаки сжались, красноречиво свидетельствуя о Венином желании съездить лягушатнику по гладкой физиономии.

– Вениамин, – примирительно начал Рене, – я вам не соперник. Не переживайте.

– Ну-ну. С таким-то баблом не соперник? – зло ухмыльнулся Скрипников-младший.

Рене неприязненно посмотрел на молодого человека:

– Настоящую любовь нельзя купить.

Все дружно уставились на Нилку – она стала кумачовой.

– Нельзя, как же. У тебя устаревшие сведения, – наплевав на Нилкино состояние, гнул свое Веня, – все, кому не лень, покупают.

– Если вы намекаете на меня, то я слишком уважаю Ненилу, чтобы предложить ей подобный адюльтер.

– А ты попробуй, – неожиданно высказалась Нилка. В ее голосе слышались отзвуки перегоревшей страсти, боль и надежда.

Рене снял очки, достал из кармана джинсов платок и принялся с особенным усердием протирать стекла.

– Боюсь, мне, как старому кентавру, любовь не принесет ничего, кроме беды. – Он поднял на Нилку беспомощный взгляд, полный нежности и грусти.

Неожиданно близорукий француз вызвал живое сочувствие во всех без исключения женских сердцах. Тамара с Нилкой почти одновременно огорченно воскликнули:

– Чушь собачья! Какая ерунда!

Катерина Мироновна понимающе улыбалась, хоть и хранила молчание.

– Вы же не кентавр, вы мужчина, – скользнула по Рене смущенным взглядом Нилка, – и вовсе вы не старый.

– Разве не видишь – седой уже.

Разговор вдруг перестал быть общим.

– А сколько вам лет?

– Тридцать восемь.

Над столом повисла скорбная пауза. Молодежь скроила почтительные лица: с их точки зрения, возраст Рене приближался к библейскому.

– Чего вытаращились? – нарушила тишину Катерина Мироновна. – Тридцать восемь. Подумаешь! Для мужчины – самый расцвет. Только и жениться.

– Рене, а у вас есть подруга? – спросила вдруг Нилка, по-прежнему не замечая окружающих. Почему-то ей стало безумно любопытно, кому принадлежит сердце зануды-французишки.

– Есть девушка, которую я люблю.

– Так почему вы не женитесь?

– Она не знает, что я люблю ее, – пояснил Рене.

– Так в чем проблема? Скажите ей об этом! – нетерпеливо распорядилась Нилка. Мысль, что Рене такой трус, показалась ей невыносимой. Невероятный мужчина – зануда и трус.

– Не думаю, что ее это обрадует.

Теперь уже Катерина Мироновна не согласилась с Дюбрэ:

– Все мы во власти Божьей.

Нилка сочла за лучшее промолчать: француз прав. Такой зануда никого не может осчастливить.

– Интуиция, – уныло произнес Рене.

– У мужчин интуиции нет, – высокомерно заявила Тамара, – у мужчин есть самолюбие – это оно рулит вами.

– Ну и правильно, – неожиданно проявил мужскую солидарность Веня. – Лучше вообще им не признаваться в любви. Девчонки после этого начинают вертеть парнями, как корова хвостом.

– Я – старый кентавр, – Рене явно тяготел к аллегориям, – любовь к молодой девушке не принесет мне счастья.

– Может, стоит попытаться? – сунулась с советом Томка.

Рене подслеповато прищурился на Нилкину подругу.

– Возможно, я так и сделаю, только еще не время, – ответил он, водрузил на место очки и снова стал прежним – недосягаемым.

– Не ждите, когда ваша зазноба состарится, – предупредила баба Катя.

– Зазноба? – не понял Рене.

– Любимая, – пояснила Катерина Мироновна. – Мне кажется, вы и себя, и девушку обворовываете. – Между ней и Рене, как между членами одной масонской ложи, владеющими общей тайной, установилось редкое понимание.

Внезапная догадка вспыхнула в голове у Нилки, как перегоревшая лампочка:

– Она замужем?

– Нет, но сердце ее занято.

– Безответной любви не бывает, – мудро заметила баба Катя.

– Вы так думаете? – просветлел лицом Дюбрэ. Он смотрел на Катерину Мироновну с такой надеждой, что даже у Нилки сжалось сердце: все-таки лягушатник тоже человек.

– Увидите, – уверенно заявила баба Катя и улыбнулась многообещающей улыбкой старой сводни.