Из воспоминаний

— На кладбище стенографа не было, — сказал я, — а те, которые передавали вам содержание моей речи, могли стоять от меня далеко, могли не дослышать, не понять меня, могли по-своему истолковать мои слова, и, наконец, при передаче речь моя могла быть сообщена вам в искаженном виде, без всякого злого умысла, но просто по невозможности запомнить ее в точности… Ведь иногда при передаче замена одного слова другим много значит и может совершенно изменить смысл речи… Не можете ли вы допустить, что моя речь неточно передана вам?

Генерал на мгновенье немного поник головой, покручивая ус.

— Да! Я это допускаю… — ответил он. — Это могло быть… конечно. Но министр внутренних дел уже решил, что вы должны оставить Петербург… Я теперь ничего не могу сделать… Да! А более подробный инструкции вы получите от полковника С***! — закончил он с легким поклоном и указывая на жандармского офицера, стоявшего в стороне.

С полковником С. я отправился в канцелярию.

Генерал Грессер не показался мне суровым жестоким человеком и вообще не произвел на меня неприятного впечатления. Он был мужчина высокого роста, как говорится, видный, с благообразным лицом и с манерами, вовсе не фельдфебельскими. В этом отношении он выгодно отличался от своих предшественников и преемников; в сравнении с ними он мог показаться совсем мягким человеком. Мне думается, что он был искренен со мной, и я до сего времени верю тому, что обстоятельства тогда были действительно таковы, что он «не мог ничего сделать» для меня…

Это была моя единственная встреча с генералом Грессером.

После того судьба привела меня опять в Петербург именно в то время, когда Грессер умер, и я издали видел его гроб, когда похоронная процессия следовала по Невскому…

— Сколько же времени я могу еще пробыть в Петербурге? — спросил я С-кого.

— Завтра утром вы должны уехать! — ответил тот.

— Ну, это невозможно! — возразить я. — Да неужели же я — такой страшный, опасный преступник, что мне не дадут даже времени хоть кое-как ликвидировать мои дела! Я связан деловыми отношениями с разными лицами; мне нужно побывать в редакциях, повидаться с издателями, купить кое-что… ведь я уезжаю на неопределенное время… Наконец завтра — Пасха! Неужели нельзя мне встретить праздник в семье и провести дома хоть первые три дня?..

— Уж, право, не знаю… доложу его превосходительству… Потрудитесь обождать здесь! — сказал С. и скрылся.

Кроме меня, в комнате оказался еще какой-то господин, очевидно, один из служащих в канцелярии, — высокого роста, худощавый блондин, в синем вицмундире. Он с большим сочувствием отнесся ко мне.

— Вы не беспокойтесь, отсрочку вам дадут, — промолвил он вполголоса. — Нельзя так, в самом деле… — Что уж очень строго!..

Вскоре возвратился С. и объявил мне, что я могу пробыть в Петербурге до вторника, а во вторник утром я обязательно должен уехать. При этом господин в вицмундире, молча пожал плечами и отошел к окну. С. подал мне печатный бланк, на котором, под его диктовку, я вписал обычные фразы, т.-е. самому себе подписал приговор об изгнании из Петербурга и из пределов С.-Петербургской губернии.

— А куда вы думаете поехать? — спросил меня С. — В Москву, — ответил я.

— Прекрасно! Так, значит, во вторник утром, в 9 часов, пожалуйте сюда и отсюда отправитесь…

— А вещи… Их, значит, отправить прямо на вокзал? — спросил я.

— Да, так! Отправьте на вокзал, а сами — сюда, — сказал С.

Помню, что по дороге из градоначальства я заезжал в редакцию «Северного Вестника», бывшую тогда в Троицком переулке. В ту пору в редакции этого журнала работали знакомые мне люди: В. Острогорский, А. Скабичевский, Б. Глинский и др.; «новые, неведомые боги» вселились в нее уже позже и не в добрый час — для себя и для журнала…

— Ну, вот! — сказала жена, когда я сообщил ей о результате моего свидания с градоначальником.

«Ну, вот» — и только, и ни жалоб, ни упреков более я не слыхал от нее. А между тем мое неожиданное внезапное удаление из Петербурга перевертывало вверх дном всю нашу жизнь и вносило серьезное расстройство в наши финансовые дела.

В тот же день под вечер приходил ко мне Ф. Ф. Павленков и, между прочим, осведомлялся, не нужно ли мне денег. Деньги мне были не нужны, но его предложение, его участие к постигшей меня неприятности глубоко тронули меня, и я навсегда остался благодарен Павленкову за его горячее участие ко мне в эти дни.

На следующий день я ходил и ездил из конца в конец по городу, прощаясь с близкими знакомыми. В воскресенье и понедельник у нас перебывало много народу — знакомых и незнакомых, и я был очень удивлен, что слух о моем удалении так быстро разнесся по Петербургу.