Из воспоминаний

Наконец в одно ясное июньское утро, засунув рукопись в карман, я отправился на поиски редакции «Детского чтения». В первом же книжном магазине мне указали ее адрес и притом сообщили, что редактором журнала состоит Алексей Николаевич Острогорский.

Случайно я попал в редакцию вовремя, в приемный день.

Там встретил меня какой-то офицер — молодой человек, блондин, среднего роста, худощавый, очень симпатичной наружности.

Это и был редактор «Детского чтения» А. Н. Острогорский.

Этот человек произвел на меня очень приятное впечатление. Он внушал доверие к себе и вызывал на дружескую откровенность.

Острогорский обещал мне ответ по поводу моей сказочки через неделю.

Придя через неделю в редакцию «Детского чтения», я узнал, что «Заговор сов» принят. Вскоре же (в июньской книжке этого журнала) он был и напечатан. Этой первой моей сказке посчастливилось: она была не раз перепечатана в различных сборниках и переведена на иностранные языки.

До того времени я не думал писать для детей. «Заговор сов» я писал, вовсе не предполагая, что эта сказочка пригодится для детского журнала. А. Н. Острогорский посоветовал мне писать для детей и предложил сотрудничать в его журнале. Мысль работать для подрастающего поколения мне пришлась по душе, и после того я напечатал в «Детском чтении»: «Ночь под Новый год», «Слепой из Данилова», «Два выстрела», «Повесть о хлебе», «Бедный Христос», «Неразлучники», «Перед печкой», «Алхимик», «История двух елей», «Рыжий граф», «Сказка о кладе», «Дочь угольщика», «Арфа звучала» и целый ряд других рассказов.

В своих рассказах и повестях я не старался подделываться под детские понятья, под детский говор; я писал их, вовсе не думая о том, что для детей надо писать как-то по-особенному, слащаво и сюсюкая. Все дело заключалось для меня лишь в выборе сюжета, но когда содержание рассказа было намечено, я уже писал совершенно свободно, так, как писал для взрослых. И мне думается, что именно такому простому способу изложения, а не каким-нибудь особенно выдающимся достоинствам обязаны мои рассказы тем, что некоторые из них читались охотно.

Мои рассказы большей частью грустны… В предисловии к первому изданию моих «Задушевных рассказов», объясняя их грустный тон, я писал:

«Ведь и в мире действительности, как в этих маленьких повестях, несравненно боле о горя, чем радостей; ведь и в жизни так же, как в этой маленькой книге, несравненно чаще можно видеть слезы, чем веселую, сияющую улыбку… Рюкерт замечает, что поэт должен чаще и больше говорить о людских страданиях, о горестях, нежели о радостях и наслаждениях, если желает, чтобы его произведения были ближе приняты к сердцу большинством его читателей. И Рюкерт совершенно справедливо это объясняешь именно тем, что

                …Многим не дано
Изведать в мире наслажденья,
Но в каждой груди есть зерно
Тяжелой скорби и сомненья…»

Грустный тон большинства моих рассказов, может быть, отчасти объясняется еще и тем, что мне самому невесело жилось, не светлой стороной обращалась ко мне жизнь, немного радостных картин она мне рисовала, а мрачные, печальные картины на каждом шагу встречались мне… Что ж делать! Видно, уж таково мое счастье…

Учительствую в сельской школе

I.

Мой добрый знакомый, Ф. Н. Л., сообщил мне, что одна барыня подумывает завести школу в своем имении, подыскивает подходящего учителя, и спросил меня, не возьмусь ли я за устройство школы.

Дело происходило в начале 70-х годов.

Хотя я в то время уже выбрал себе путь в жизни и в течение шести лет довольно прилежно уже работал на литературном поле, но, тем не менее, в принципе я был согласен сделаться сельским учителем. Самое дело учительства манило меня к себе, да и, кроме того, жизнь в деревне, среди народа, была всегда для меня привлекательна. Но смущал меня чисто практический вопрос: в состоянии ли я буду хорошо устроить школу? Смогу ли я без предварительной, основательной подготовки сделаться порядочным, толковым учителем? Положим, во дни студенчества я живал «на кондициях», давал уроки в помещичьих семьях. Но готовить двух-трех детей к поступлению в гимназии или устроить и вести школу с полусотней крестьянских мальчиков и девочек — два дела, совершенно различные.

Дело, повторяю, мне было по сердцу, но мне казалось страшно взяться за него, ибо я на него смотрел, как на дело весьма серьезное и ответственное, каково оно и есть в действительности. Я сознавал всю свою неподготовленность, и сознание мое высказалось вслух в виде полувопроса, полувосклицания:

— Сумею ли?!.

— Конечно, сумеете!.. Добудьте книг, проштудируйте их хорошенько… — ободрял меня приятель. — Барыня будет очень довольна, и вы, наверное, сойдетесь с ней…