Из воспоминаний

Разумеется, к Левитову я примкнул бы с радостью — и работал бы с ним, но войти в кружок людей для меня неизвестных, может быть, подобных С., я решиться не мог. Готового в ту пору у меня ничего не было, — я дал ответ уклончивый, но взял у Левитова его адрес и обещал побывать у него непременно. Тем и кончилось наше первое свидание…

Как-то вскоре после того я отправился к Левитову. Он жил в ту пору на Большой Садовой, против Юсупова сада, в доме Яковлева. Дома Левитов был уже самим собой: в какой-то старенькой визиточке «с искрой», без галстука, взъерошенный, — одним словом, все как следует. На столе стояла бутыль водки, стаканчик и тут же закуска, — огурцы и кусок черного хлеба.

Весело встретил меня Александр Иванович. Ни тени официальности не было уже теперь в его обращении. Теперь ему не приходилось играть важную роль редактора, зазывающего к себе сотрудников… Путы упали с него. Он был очень оживлен и много говорил об издании.

— Надо сходиться, надо! — отрывочно и торопливо говорил он, ходя по комнате из угла в угол. — Как же, помилуйте! Этакое дело… Да вы уж посмотрите, как мы поведем… Ну, и картинки тоже — хорошо! Да дело пойдет, пойдет…

И тут же он рассказывал мне содержание предполагавшихся рисунков и сам смеялся.

— Теперь я отделываю сказку «О Правде и Кривде»… — продолжал Левитов. — Потом займусь «Фонарщиками»… У меня уже составлен план… будет целый ряд статей… Вот и вы приставайте к нам! Право! И отлично это будет… Вот также один из ваших знакомых будет писать у нас…

Он назвал фамилию моего знакомого, затем подсел ко мне и совершенно по-товарищески начал развивать передо мной свои планы относительно того, как он «поведет дело». Я вполне сочувствовала ему, и тут же высказал ему то, что уже давно хотел сказать, т.-е. что «я рад работать с ним». Он говорил много, с одушевлением, хотя по обыкновению отрывочно, не сосредоточиваясь на одном.

— Скажите, пожалуйста, что это за человек? — спросил я, между прочим, Левитова об С.

— Да как вам сказать! Он — ничего… ничего… — начал он каким-то снисходительным, успокаивающим тоном, но вдруг круто оборвал: — А черт его знает!..

— Но вы, кажется, близки с ним? — заметил я, мучимый антипатией к С.

— Кто вам сказал? Он сам, что ли? — уже с явным раздражением возразил Левитов. — Вон он и про вас говорил, что он хорош с вами…

— Однако вы с ним познакомились и сошлись ранее, чем с прочими сотрудниками? — продолжал я.

— Сошлись! — как-то глухо повторил он, словно в раздумье, на мгновение поникнув головой. — Кой черт с ним сходился… Я и сам, право, не знаю, как втерся он… Да, впрочем, ну его!..

Он вскочил и опять зашагал из угла в угол по комнате. Очевидно, разговор принял для него неприятное направление, мутил и раздражал его. Он ходил и напевал какую-то песенку. Слова этой безыменной песенки остались для меня тайной и до сего времени. Я только знаю, что он всегда напевал ее в такие минуты, когда был чем-нибудь недоволен, — в минуты душевной тревоги и волнения. Из всего слышанного и виденного я пока только понял, что С. причинял Левитову какие-то неприятности…