Из-за девченки

ДМ. (багровея) На его месте я бы поскорее отделался от тебя. Зануда ты страшная, а не совесть! И на самом деле ты его враг номер один. На каждом шагу, за каждую мелочь угрызаешь. Нет, я верю: придет время, ученые найдут средство против тебя! Станут делать прививки или будут, как аппендикс, удалять.

ВГ. Не желаю слушать твой бред. На «темную» накладываю вето.

ДМ. Ладно. Есть еще одна неплохая идея. Пусть «темную» устроит Севка. Он верный товарищ. Не откажется. И так отделает, что Коробок будет всю жизнь — ха-ха-ха! — работать на аптеку...

ВГ. И на это я накладываю вето.

ДМ. (разъяренно) Совести у тебя нет, совесть!.. Это из-за тебя на земле столько разбитых сердец и неудачников. Я не камень, мне жалко тех, кому не повезло в любви. Но я уважаю силу! Счастье достается только сильным.

ВГ. И честным…

ДМ. А ты что делаешь с ним? Расшатываешь характер! Вот и вырастет он лопухом. Каждый, кому не лень, будет у него из-под носа уводить девчонок...

ВГ. Зато совесть будет чиста.

ДМ. Жалости у тебя никакой!.. Ему который день есть совсем не хочется, грудь болит, словно на нее горячий утюг поставили. А ты, знай, поешь одно... Не делай из него христосика! Поручи его мне, мы с ним та-а-кое придумаем!..

Дух Мести воодушевленно поет отрывок из «Сомнения»:

Как сон неотступный и грозный,
Мне снится соперник счастливый...

ВГ. (морщась) Потише, я не глухой... Злоба затемняет тебе рассудок. Ты все твердишь: Коробок, Коробок... А что, только в нем дело? Ты же был тут, когда она сказала: я люблю его. С этим что поделаешь?

ДМ. (небрежно) Слушай ты ее больше!.. Это она тебе сказала. А ему еще нет.

ВГ. Все-то ты знаешь...

ДМ. Я же как-никак дух... Малышева еще в самой себе и в своих чувствах не разобралась. А уже любит напускать на себя: я такая взрослая, просто дальше некуда...

ВГ. Все-то ты понимаешь...

ДМ. Представь! В таких темных делах, как любовь, страсть, ревность, я разбираюсь получше многих...

ВГ. И на здоровье. А я буду молча страдать.

ДМ. Делать нечего? И нашел из-за кого... Если она выбрала Коробка, значит, она его стоит...

ВГ. Еще одно плохое слово про нее... И я вытрясу из тебя дух!

ДМ. Охо-хо... Нервы, нервы...

...Рублев встанет через две недели. Все анализы у него будут в норме. Останутся хандра, подавленное настроение. Но за это справки, увы, не дают...

В тот день, когда Колюня пошел в школу, выпал первый снег и ударил легкий, с солнечно-голубой искрой морозец. Все частные автомашины, осадившие «китайскую стену», стали одного цвета — белого— и одной марки: пухлые снежные шапки стерли различия между «жигулями», «москвичами» и «запорожцами».

— Рублев!

Колюня оглянулся. Его догоняла Наталья Георгиевна. В новой шубе из искусственного меха. Наверное, первый раз надела ее.

— Наконец-то ты выздоровел...

Видишь, Рублев, есть же на свете люди, которые думают о тебе, рады, что ты оклемался!

— У нас полным ходом идет подготовка к фестивалю. Не забыл, что ты в своем классе ответственный?

— П-припоминаю,— кисло улыбнулся Колюня.

— И ты уже знаешь, с чем ваш класс выступит?

Шуба Натальи Георгиевны на свету помигивала, как новогодняя елка, разноцветными огоньками.

— Сами напишем и сами поставим маленькую комедию... Можно?

— А про что, если не секрет? — поинтересовалась Наталья Георгиевна.

— Про тех, кто в школе не тем, чем нужно, занимается...

— Что ж, если это будет смешно и остро, я «за»!

Ока одобрительно хлопнула ого по плечу и прибавила шагу, догоняя свою подругу англичанку Галину Романовну...

Трагедия с комедией

Сочинять обещанную пьеску Колюня начал с Братьями Карамазовыми. Те взялись за работу с восторгом. Им обоим страстно хотелось, чтобы в классе перестали относиться к ним, как к обалдуям. Но, быстро загоревшись, они столь же быстро остыли и вышли из авторского триумвирата. Правда, перед этим рассказали, кому только могли, о замышляемой постановке.

К удивлению самого Колюни, пьеска писалась быстро. Словно он ее, как профессиональный драматург, вынашивал годами, а затем сел за стол и в несколько вечеров выплеснул на бумагу. И хотя первое полугодие уже подходило к концу и по многим предметам надо было срочно выправлять положение, он, придя из школы, первым делом садился писать, потом быстро ел, делал уроки и опять писал... Он и чувства, дотоле ему неизвестные, испытывал в те вечера, особенно когда какая-нибудь сценка, на его взгляд, получалась хорошей. Радостно выскакивал из-за стола, выходил в чем был в лоджию и прикладывал к лицу хлопья мягкого, в темноте синего снега. Усталость тут же проходила. Колюня возвращался к столу, с лица на бумагу падали капли талой воды, чернила расплывались и буквы делались ветвистыми, как узоры мороза на оконном стекле... Иногда ему казалось, что сквозь чащу строчек с той стороны листа бумаги на него с укором смотрят чьи-то темные с раско-синкой глаза. И это его еще сильнее подзадоривало...