Из зарубежной пушкинианы

— Ваше величество, я уже имел счастье писать такую записку по распоряжению покойного императора. Граф Бенкендорф изволил сообщить мне тогда же мнение его величества, будто бы просвещение и гений опасны для государственного спокойствия…

— Не думаю, что это настоящее суждение покойного императора. А впрочем, все это, как говорил Жуковский, дела давно минувших дней…

— Не скрою, поездке я рад. Вы — первый, ваше величество, удостаиваете меня своим доверием. Съездил бы в Москву повидаться с друзьями, с другом лицейской юности Иваном Пущиным, участником событий 14 декабря. Да, говорят, он еще на поселении.

— Многие из них скоро вернутся, а после коронации все будут амнистированы.

— Не везет мне, ваше величество.

— Что такое?

— Видимо, не увижу коронации, как почти двадцать лет назад лишился счастья видеть вашу присягу совершеннолетия. Болен был. Писал об этом жене в Москву, но почта перлюстрировала письмо и из-за пустяковой неосторожности был бы наказан, если бы Василий Андреевич не заступился.

— Забудь, Пушкин. Думаю, что граф Алексей Федорович не допустил бы такой бестактности. И Третье отделение, и цензурный комитет должны быть преобразованы. А такие писатели, как покойный Гоголь и ты, заслуживают освобождения от цензуры.

— Не скрою, привез поэму «14 декабря». Слышал, что и Модест Андреевич писал об этом, но вы печатать не разрешили.

— Пока не разрешил. Скоро Корф напечатает 25 экземпляров. Потом видно будет. А ты, как вернешься из-за границы, так и печатай. Я убежден, Пушкин, что ничего безнравственного в твоей поэме нет. Твое перо и в будущем послужит славе России…

В тот же вечер Пушкин и Наталья Николаевна сидели с Глинкой в ложе Мариинского. Давали «Руслана и Людмилу». В ложу пришли Одоевский, Виельгорской, Прасковья Арсентьевна Бартенева и много знакомых и незнакомых.

После оперы поехали на квартиру Глинки. Там Пушкины познакомились с молодым композитором Балакиревым, которого привел Александр Дмитриевич Улыбышев, старый приятель Пушкина, еще по «Зеленой лампе». Даргомыжский, племянник князя Козловского, как раз работал над оперой «Русалка». Глинка сел за рояль и спел «Не говори, что сердцу больно». Это сердцу Глинки было больно: оно предчувствовало скорое расставание с Россией и жизнью.

* * *

Перед самым отъездом из Москвы приехал Соболевский. В честь друга закатил обед в «Демутовом трактире».

— Хотел быть твоим чичероне в Париже, да там тебя знают, — сказал Сергей Александрович. — Уверен, Мериме влюбится в тебя.

Он проводил Пушкиных в Кронштадт, и пароход «Николай I» доставил их в Любек.

Перед Пушкиными открылась долгожданная Европа.

Париж очаровал обоих. Они остановились на правом берегу Сены, в гостинице Grand на улице Saint Honore, и Пушкин через мост Сан Мишель каждый день уходил гулять по лабиринту узких улочек Латинского квартала.

Соболевский был прав. Заочные друзья встретились в первые же дни. Мериме принес журнал «Revue des Deux Mondes» co своим переводом «Пиковой дамы» и рассказал Пушкину веселую историю о том, как его перевод редактировал Лев Сергеевич. Он же познакомил Пушкина с литературным Парижем: Гюго, Мюссе, Ламартин, Скриб. Флобер весь этот год жил в Круассе, Жорж Санд была в Италии, а «Мушкетера», Дюма-старшего, Пушкину суждено было встретить позже, в 1858 году, и притом в Москве. В Париже Пушкин близко сошелся с Альфредом Мюссе и историком Жюлем Мишле. Еще в Париже он перевел несколько стихотворений Мюссе и рассказал, как обманул русскую цензуру и свой перевод из Мюссе скрыл под заголовком «Из Пиндемонти». Мишле водил его по Парижу, показывал памятные места революции, рассказывал об ужасах якобинства и показал настоящую гильотину. Он же познакомил Пушкина с Джиро Биксио, сподвижником Гарибальди.

Однажды портье протянул Пушкину визитную карточку: «Жорж Шарль Дантес, сенатор, Rue Scheffer, 15». Пушкин смял визитку и выбросил в урну у входа в гостиницу. Приходили письма с приглашением из Пасси от Евы Ганской и из дома на Rue Martyrs от ее сестры, Каролины Лакруа. Пушкин положил оба письма в нижний ящик бюро и не поехал. «Что в имени тебе моем?»

В Париже Пушкины провели осень и зиму и весной приехали в Прагу. Поработав в Карловом университете, Пушкин отправился в Рим, к Зинаиде Волконской, а Наталья Николаевна из Праги уехала к сестре в Бродяны. Они условились встретиться в Венеции. В Риме Пушкин близко сошелся с римским поэтом Белли, знавшим и любившим Рим. Он же свозил его в Неаполь и Сорренто, места, овеянные славой Торквато Тассо, а потом на пути в Венецию, в Равенну, на могилу Данте. В Венеции Пушкин часами простаивал в Chiesa de Frari у гробниц Кановы и Тициана. «Вот счастье! Вот права… — думал Пушкин, цитируя себя. — И ведь мог прожить жизнь и так и не увидеть этого».

В Петербург Пушкины вернулись весной 1858 года.

* * *

Обнимаясь, они долго вглядывались друг в друга. Потом расходились и снова смотрели. И каждый думал: «Как постарел! Куда девались годы!» Вера Александровна Нащокина сидела в кресле, смотрела на Пушкина и Пущина и вытирала слезы.