Из зарубежной пушкинианы

В свете происходит то, что С. Л. Абрамович назвала жужжаньем клеветы. Все теряются в догадках об истинных причинах свадьбы Дантеса. Идут разговоры о том, что Дантес жертвует собой ради спасения чести любимой женщины. Ведь о его любви к прекрасной Натали только и говорили в свете. Геккерны, разумеется, поддерживают эту версию. И уже 21 ноября хрупкий мир мог взорваться. В этот день Пушкин пишет крайне оскорбительное письмо Геккерну (отрывок из него мы приводили), а также письмо Бенкендорфу, где доводит «до сведения правительства и общества», что анонимное письмо — дело рук голландского посланника. Жалобой это не было. Не в характере Пушкина было жаловаться. Можно считать достоверными предположения о том, что Пушкин намеревался отправить письмо Бенкендорфу уже после дуэли. Ведь отправь он тогда это письмо Геккерну, дуэль была бы неминуема уже в ноябре. Но опять вмешался Жуковский. Узнав от Соллогуба о письме, он заставил Пушкина отказаться от отсылки письма. На следующий день Жуковский рассказал царю об анонимном пасквиле, вызове Пушкина и последовавшем после этого сватовстве Дантеса. На аудиенции 23 ноября царь взял с поэта слово, что в дальнейшем он ничего не предпримет без его ведома. Пушкина опять связали по рукам и ногам.

Свадьба Дантеса и Екатерины Гончаровой состоялась 10 января 1837 года. То, во что сам Пушкин не верил, свершилось. Молодые делают свадебные визиты (в доме Пушкина им отказано), принимают гостей в своей роскошно обставленной квартире в Голландском посольстве. Казалось бы, наступил мир, и у друзей Пушкина нет причин для беспокойства. Но есть много наблюдений, которые настораживают. Так, вскоре после помолвки Софья Николаевна Карамзина пишет: «Натали нервна, замкнута, и когда говорит о замужестве сестры, голос у нее прерывается». По этому поводу С. Л. Абрамович роняет в книге верное замечание: «И это, вероятно, было для Пушкина самым мучительным: видеть, как сильно волнуют его жену отношения с Дантесом».

Или то, что происходило на балу у Баранта 14 января, о чем Дантес, находящийся под судом после дуэли, пишет полковнику Браверну: «Пушкин сел подле Натальи Николаевны и Екатерины Николаевны и сказал им: „Это для того, чтобы видеть, каковы вы вместе и каковы у вас лица, когда вы разговариваете“». И С. Л. Абрамович снова очень верно замечает: «Пушкину было мучительно видеть, что его жена испытывает ревность к сестре». А вот как С. Н. Карамзина описывает поведение всех четверых на вечере у Мещерских 24 января, накануне нового письма, которое на этот раз Пушкин отправил Геккерну: «Пушкин скрежещет зубами и принимает свое выражение тигра. Натали опускает глаза и краснеет под долгим и страстным взглядом своего зятя… Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет…»

Жуковскому и другим друзьям Пушкина, видимо, казалось, что все худшее позади. В рассказе Вяземских П. И. Бартеневу есть такая фраза: «…Свадьбу сыграли в первой половине января. Друзья Пушкина успокоились, воображая, что тревога прошла». Ведь теперь, после свадьбы Дантеса на свояченице Пушкина, новый вызов и дуэль были бы беспричинны, невозможны. И к тому же слово, данное царю. И у Пушкина освободились руки…

25 января Пушкин отсылает оскорбительное письмо Геккерну-отцу. Это была другая редакция того письма от 21 ноября 1836 года, которое Пушкин из-за вмешательства Жуковского, не отправив, разорвал. Теперь дуэль была неминуема. В среду, 27 января, Пушкин со своим секундантом, лицейским другом Данзасом, отправился в санях от кондитерской Вольфа на углу Невского и Мойки к месту поединка, к Комендантской даче на Черной речке. Это были последние несколько верст дороги, по которой мы прошли. Вечером в тот же день смертельно раненного Пушкина на руках внесли в его кабинет. Последние слова, сказанные им доктору Далю, были: «Кончена жизнь… Тяжело дышать… Давит…» 29 января 1837 года в два часа сорок пять минут пополудни Жуковский остановил маятник часов в его кабинете. Жизнь страдальца закончилась. Жизнь поэта только-только начиналась.

Роковая встреча у Черной речки была последней, но не первой дуэлью Пушкина. Сколько их было у него? Донжуанский список его известен, а точного числа дуэлей не подсчитал никто. В одном только Кишиневе их было семь. По словам Нащокина, записанных Бартеневым, эту страсть у Пушкина можно сравнить с «непонятным желанием человека, когда он стоит на высоте, броситься вниз». Сам Пушкин как бы писал о себе:

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья.
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю…