Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

– Однажды мне случалось, – говорил он далее, – когда копали для фундамента одного дома и обрушили своды, я случайно заглянул в такое подземелье… Я достаточно отважный, но, спустившись туда из любопытства, я заметил ту тёмную глубину. Лабиринты! Есть люди всё же, что все эти ходы знают… но это их тайна… боятся, как бы единственное схоронение, какое имеют от полиции, не было выслежено.

Он начал смеяться.

– Говорят, – добавил он очень тихо, – что при закрытом бернардинском монастыре, в подземелье которого епископ Пивницкий имел также свою кассу, есть старый ризничий костёла, имеющий уже лет восемьдесят, другие говорят, что сто. Вот о этом старце ходит слух, что он один этот подземный город так знает, что в нём без света может гулять. Что более удивительно, знает он, по-видимому, отлично, какая часть тех подземелий, под который дом или усадьбу ближе всего подходит. Есть такие домики, что на подземельях стоят, сами о том сегодня не зная.

Целина слушала с всё возрастающим вниманием.

– Вы это серьёзно говорите? – спросила она.

– Вполне серьёзно, и уверен в том, что говорю, верьте, пани. Вероятно, подземелья, может, не такие обширные, как народ, склонный к преувеличениям, рассказывает, но хоть бы и не под каждый дом доставали… докопаться до них легко каждому, кто хорошо знает местность. Вот как жить в таком старом городке, – сказал он, смеясь, – человек засыпает спокойно… а тут ему грабитель может вылезти из подземелья.

– И вы слышали, что тот старик под Бернардинами… – прервала Целина.

– Так говорят… и это верно, зовут Петрашек, его тут все хорошо знают… но к нему нелегко подступить… человек этот весь Божий день молится, с людьми разговаривать не любит, ворчун… скупец… Утверждают, что богатый, а в этих подземельях прячет собранные сокровища.

Он начал смеяться.

Целина внимательно прислушивалась… он иногда спрашивал глазами, понимает ли его, а больше поведать не мог…

Затем подошла с платком служанка, панна Целина не имела уже охоты для дальнейшей прогулки и задумчивая вернулась домой. Атаманенко попрощался при возвращении.

* * *

По причине заключения главного виновника судьба других арестованных могла немного улучшиться, они входили в иную категорию обвиняемых. Особенно подсудок, в результате умелых стараний дочки, немного выздоровев, получил обещание, снова дорого оплаченное, что может быть свободным временно на поруку, с условием предстать перед комиссией по её требованию. Тянули, однако, официальное освобождение со дня нас день, а ежели кто, то панна Целина на задержку в городке вовсе не гневалась.

Тётка неизмерно удивлялась перемене её настроения и чрезвычайному рвению в набожности, какой ещё никогда в племяннице не видела. Постоянно выходила на мессы, на неспоры, на медитации, розанцы, то в кафедральный собор, то в монастырь, а тётка, хотя рада бы её сопровождать, редко когда могла пойти с ней вместе… всегда так странно складывалось. Не брала даже с собой служанки, но в маленьком городке это никого не поражало. Чаще всего её видели в обществе одной из сестёр милосердия, пожилой уже матери Винцентины.

Некоторые перемены произошли в это время среди урядников. Полковник Шувала, назначенный генералом, перенесён был в Вологду градоначальником… а бедный достойный Атаманенко, очень вздыхая, свернул щуплые узелочки и выехал исполнять должность лекаря при военном госпитале в Ковле.

Им обоим по разным причинам не очень хотелось покидать города, к которому были привыкшими, но человек на службе есть невольником. Шувала собирался медленно, в разговоре с близкими давая понять, что был достаточно неудовлетворён этим продвижением, и что имел право ожидать чего-нибудь иного. Вологда понемногу казалась ему изгнанием, притом в глубине России так безнаказанно вытворять нельзя, как в этих завоёванных провинциях… hors la loi.

Больному тем временем становилось всё лучше, каждую неделю высылали подписанный тремя лекарями рапорт в Киев, и через месяц его обещали отдать в руки комиссии, выкормленного на мученичество.

Рабчинский и Заловецкий по причине, что соответствующее следствие до сих пор ещё не начали, имели разрешение остаться в московской тюрьме, но вместе с главным виновником приказали позже привезти их в Киев. Заловецкий был закован в кандалы и охраняем как можно тщательней.

Между тем отъехал и штабс-доктор, а надзор над Павлом был поверен власти военной полиции – местные лекари присматривали за выздоравливающим.

На вид тогда всё складывалось так, что уготованной судьбы несчастный избежать не мог. Соболезновали ему все, потому что, кто бы к нему не приближался, уходил захваченный римской энергией его характера и дивным спокойствием ума. Солдаты на страже, которым судьба его не была тайной, недоумевали, слыша его иногда вечерами поющего какую-нибудь грустную песенку. После отъезда Атаманенко панна Целина даже новости никакой от него иметь не могла. Но и она казалась дивно спокойной. Или это всемогущее время слишком живые чувства изгладило, или в сердце какая-то непонятная для других вступила надежда.