Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

Поздно ночью профессор ходил ещё, хотя едва на дрожащих ногах мог удержаться. Когда закрывали двери каменицы, он вошёл домой, больной, истощённый, почти в отчаянии. Он бросился так на кровать и уснуть не мог, постоянно прислушиваясь, не зазвонит ли кто. Но эта бессонная, длинная ночь прошла даже слишком спокойно.

Белым днём Куделка, несмотря на покрапывающий дождь, выбрался на напрасные поиски Теодора, следа которого нигде найти не мог. Около десяти часов с тем своим горем и тревогой пошёл к докторовой. По его лицу хозяйка сразу узнала, что ей что-то плохое принёс.

– Исчез! – сказал, не приветствуя даже, профессор. – Нет его. Может, жизни себя лишил…

Женщина заломила руки.

В одну минуту решили как можно тщательней вести поиски в местечке и околице. Куделка пошёл к советнику, которому признался в своём беспокойстве, бросили полицию, со своей стороны докторова наняла нескольких евреев, привыкших к подобной слежке за должниками. Всё это, однако, не принесло никакого результата. Мурминский, прямо вышедший от докторовой, не, заходя домой, как стоял, двинулся куда-то в свет… или…

Терялись в догадках. Старый Куделка был так взволнован и задет, что даже этой стопки книг, лежащей на полу не касался…

Известие об этом происшествии разошлось вскоре по городу и достало до ушей пана президента, который её принял с видимым холодом, но очевидной радостью. Не сказал ни слова, когда ему о том донесли, выслушал, посмотрел, прояснилось его лицо – но смолчал.

Первый раз за много недель видели его таким свободным и весёлым. В этот день он вышел после обеда на одинокую прогулку, что ему слишком редко выпадало и, что ему ещё никогда в жизни не выпадало, повернул на дорогу, где стоял госпиталь Сестёр Милосердия. Казалось, что что-то тянуло его туда, несомненно, забота о состоянии этого благодетельного заведения, который был под его верховной опекой.

Инстинктивная эта забота об институции пришла как раз впору, потому что, наверное, из плохо понятой инструкции, данной президентом эконому, там обещались вещи великой важности и значения.

Мы говорили уже, что, послушный вдохновению свыше, достойный эконом постарался о перенесении номера 136 в отдельный покой. У больного было небольшое улучшение, было оно, однако же, заметно, хотя приходило медленно. Горячка заканчивалась, кашель значительно уменьшился, сон имел гораздо более спокойный и временами открывал глаза, лежал, казалось, восстанавливает сознание, хотя сестре Хиларии, отвечающей за него, на вопросы её не отвечал.

Это состояние не очень было на руку ревностному эконому, который, зная, какого важного преступника имел в руках, желал, – пока болезнь его могла это облегчить – стать собственником бумаг, которые висели на груди у больного. Пару раз среди ночи он даже пробовал, не удасться ли ему оборвать верёвку, на которой весела сумочка, и незаметно её вынуть. Всегда, однако он находил больного проснувшимся и со скрещенными на груди руками, как если бы хотел сохранить своё сокровище. Это родило тем большие подозрения, что бумаги, должно быть, были большой важности. С каждым днём, однако добыть их становилось всё труднее. Эконом, желающий приобрести добрую ноту и послужить президенту, ломал голову над добычей этого мешочка с бумагами. Предыдущего вечера он напал на очень удачную мысль, которая доказывала, что он был способен на что-то большее, чем на эконома. Заметив, что больной спал всё легче и сон имел бдительный и прерывистый, решил в стакан, который ему вечером приносили, подсыпать маленькую дозу морфия, могущего погрузить в приятный и спокойный сон. Эконом, который обеспечивал материалами аптеку госпиталя, и немного знал и всегда оставлял себе маленький запасик аптечных ингредиенций, легко мог это исполнить. Как-то в приготовленную кружку он всыпал добрую дозу, не испытывая никаких угрызений совести – потому что она только смягчению несчастных страданий могла способствовать.