Из жизни ёлупней

Потом был спектакль, кайф которого состоял в том, что ни один стих прочитан не был (спектакль, напомню, был «по стихам»); голос вообще отсутствовал почти, только я почитал немного инструкцию по наклеиванию полового покрытия к полу да мы с А.Ф. исполнили популярную тогда среди нас «Похмельную песню» (слова А.Ф., музыка Н. Коцмана) с изрядным уклоном в панк в аранжировке. Всё остальное время в плотно набитом стоящими людьми довольно небольшом зале, на очень невысокой и тесной сцене, наполнялись водою различные посудины. Причём воду носили тоже в разных посудинах, продираясь через зрителей, из туалета. Когда сосуды наполнились, Скачков их стал куда-то (или из друга в друг) переливать, всё и вся довольно странно перемещалось по сцене; Оля запутывалась в канаты, концы которых предлагалось тянуть зрителям, и рьяные Карманов с Юрасовым чуть не задушили бедную сестрёнку-лице-телодейку, алкоголики несчастные! и ведь задушили бы, если б я не перерезал веревку (ниже вы увидите, что Оля – не единственная душа, спасённая мною в тот вечер-ночь). А потом центром внимания стала Анжела, в не то белом, не то розовом, не то кисейном платье… а не то в батистовом, мазавшая с задумчивым видом что-то на ватмане, закреплённом на мольберте. Желающим предлагалось вырезывать из платья кусочки на память, желательно – не калеча деву. Но публика вела себя довольно индифферентно, лишь опять же Карманов с Юрасовым блистали пасссионарностью, причём Карманов, как он всё-таки есть большой художник, вырезал очень красивую дырку формы бубен (в смысле карточной масти) – на таком, как вам сказать, месте… сзади, там, где ноги переходят одна в другую. Вид у него во время творческого акта был вдохновенно-плотоядный.

Платье же это, касатики, было платьем не простым, а свадебным матушки её, Анжелы-сестрёнушки, красавицы нашей, во Христе возлюбленной. Как я недавно сказал Анжелике: «То, что свадебное платье матери порезали на дочери пьяные художники, – весьма символично».

А сцена эта была очень живописна: слева от Анжелы – Виталий Карманов с ножницами, справа – Слава, дующий ему в лицо через саксофон… Ножницы потом отобрала у живописцев какая-то юная тётенька, крича, что мы все – негодяи.

На этом наше шоу, из которого мало кто чего понял, но почти все ушли потрясёнными, закончилось, и вся толпа пошла досматривать картины, а я вооружился шляпой и с группой товарищей стал вымогать у посетителей деньги, сконструировав на репе хитрое и жалобное лицо, бормоча подобающие случаю слова. Многие давали. Потом вышли мы на улицу, все расписные, где, пугая редких прохожих, я просил подать копеечку нищим актёрам, а Слава дул в саксофон. Но сборов почти не было, и мы вернулись внутрь и ещё походили со шляпой, пока устроители не удовлетворили своё тщеславие и не решили, что можно идти в ресторан, то есть какой ещё, господи, ресторан-то! – в мастерскую Корягина, на банкет.

Солнце заходило, небо разъяснилось, и апрельский вечер был неизъяснимо прекрасен сам собой, а ещё тем, что «спектакль по стихам» и связанные с ним напряжёнки завершились, предстояло пить и веселиться. Мастерская Рудольфа находится на Арочной улице, в сталинско-архитектурной части Кемерова, недалеко от набережной Томи. Путь от Дома художника туда – около километра: мимо драмтеатра (жутко драматического), по центральной улице мимо обкома (достаточно мирного, когда не звонят в колокол), мимо магазина рыботоваров «Мелодия» по действительно арочной улице – настолько арочной, что одна арка даже чем-то напоминает Арку Генштаба в Питере.

А что, хорошее еврейское имя – Арка Генштаб!

Третье место среди явлений природы, после арок и речных красот, уверенно занимал Карманов. Его тянуло к девам, Оле и Анжеле, шедшим парой и о чём-то шептавшимся. Он прибился к этой парочке со стороны Анжелики, стал спрашивать, как её зовут, а когда она сказала ему жеманно: «Анжелика», Карманов демонически захохотал, хрипя в перерывах между приступами смеха:

«Как ты сказала? Анжелика?! О-о-а-ах-ха,ха-о-хо-хо-оах-ху-х-ху-…»

Да, чуть не забыл: как только Виталий прибыл в Кемерово, ему в Союзе художников перевели на куртку летрасетом большие буквы «КВ» (т. е. «Карманов Виталий») – «чтоб не потерялся», как объяснил нам Кирпичёв.

Когда мы повернули на Арочную улицу, пройдя под «Аркой Генштаба», вид открылся изумительный: красные, сталинского барокко дома и газоны с еле пробивающейся, юной травой, освещённые наклонными, почти скользящими лучами закатывающегося за притомские холмы солнца.

Карманов нашёл на газоне бездыханного пьяного и стоял у него в головах, причитая что-то о долге и милосердии минут пять, пока какие-то прохожие не уверили нас, что сейчас же позвонят в скорую. За то время, пока балансирующий на грани вменяемости и невменяемости Виталий заботился о братушке, формируя себе хорошую карму, вся группа скрылась в одной из арок во двор, и мы с мэтром ещё минут пять искали, куда нам, двоим заблудшим, идти, потому что КВ «вроде бы помнил, где мастерская Рудика»…

Всё-таки нашли.