Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс

Мария очнулась от легкого будто прикосновения – хватит, мол, спать, вставай… Осторожно открыла глаза, уставилась в потолок. Вроде не кружится больше. И окно не такое солнечно-яркое, а серовато-сумеречное уже, и тоже на месте стоит, слава богу. А только сил никаких опять нет, даже и рукой пошевелить трудно. И дышать опять трудно… Господи, а это кто в углу комнаты сидит, тихо так, то ли смотрит приветливо, то ли улыбается жалостно. Сашенька?! Нет, не Сашенька. Кто же это… Две размытые будто тени, и не видно ничего.

– Здравствуй, Машенька.

– Господи, Наденька! Любочка! Как же вы…

– А мы к тебе, Машенька. Ты не гони нас. Поговори с нами, Машенька.

– Да как же вы здесь, сестренки вы мои дорогие…

– Да ты не бойся нас. Расскажи лучше, как ты тут.

– Да видите, живу до сих пор. И вас похоронила, и Бориску своего похоронила, а все живу! Приболела только – вздоху нет совсем. Осталась одна в хоромах огромных, деточек ваших с ума свела. Очень уж они искушаются. Слышите вон, как кричат друг на друга?

– А ты прости их, Машенька. Они и сами не знают, чего творят… Трудно им, понимаешь? Не знают они ничего, не ведают. И научить некому! Нет здесь учителей таких, каждый сам себе учитель. И мы ведь не знали! Не помнишь разве? И мы ведь раньше души твоей светлой не видели, не пытались даже и разглядеть ее. Тоже за призраками гонялись да искушались на них зазря. Вот и дети наши любовь свою, богом данную, вырождают по капельке, запихивают ее в себя, в самые темные уголки, подальше да поглубже.

– Нет, неправильно это, девочки. Любовь, она по наследству не передается, она на всех одна, только каждый в себе ей жить разрешает, как ему выгодно. Кто глаза ей закрывает, кто уши, а кто вообще с ног на голову ставит, оттого ему все наоборот и видно. Как вот Костик, внучок твой, Наденька.

– Да знаю я все, Машенька. Прости ты ему. Он ведь и сам себе не рад, бедный.

– Так а я разве не прощаю? Всю жизнь прощаю, тем и живу. А только натворят они сейчас делов с искушением, ой натворят. Перессорятся все насквозь! Сколь греха-то на душу возьмут… И как помочь им, не знаю. Надо бы встать да пойти к ним, да и объяснить все, как есть. Я ведь решила с квартирой-то этой Сашеньке помочь.

– Ты правильно все решила, Машенька. Только учти – не услышат они тебя. Глухие, слепые, жадные, как и все вы тут. В гневе они сейчас. Пожалей ты их.

– А как? Посоветуйте!

– Так мы за этим к тебе и пришли, Машенька. Пойдем с нами! Тем и детям нашим поможешь, пока не поздно, и в искушение их не введешь – ссориться-то им не из-за чего будет…

– А разве так можно? Я б ушла, конечно, только можно ли?

– Можно, Машенька, можно.

– А как же Сашенька-то? Мне ж о ней позаботиться надо. Нет, девочки, не могу я ее оставить… Она ж мне ближе всех близких, так уж получилось почему-то. Нет, нет, сестренки дорогие, не пойду я с вами! Нет. Всю жизнь вам отслужила, как могла, а теперь – нет! У меня здесь дела поважнее будут. У меня здесь еще Сашенька.

Она хотела еще что-то сказать им, получше объяснить про маленькую, попавшую в большую беду девочку, да не успела – проснулась вдруг от резкого стука открывшейся в ее комнату двери.

Они вошли гуськом, встали дружненько у ее кровати: вот Славик, вот Настя с Ниночкой, вот Костик – бессовестный такой, и как прийти-то сюда посмел. А вон в дверях остановился и Ниночкин парнишка. Тоже, что ль, прописаться захотел? Смотрит на них так испуганно.

– Тетя Маша, мы все решили! Вы нас слышите, тетя Маша? – громко и торжественно, с неуместным пафосом заговорила Нина.

– Да тихо ты. Не кричи так, я ж не глухая, – сухо и внятно произнесла Мария и осторожно отняла голову от подушки, и замерла, глядя в потолок: – Надо же, не кружится! Отпустило вроде.

Не обращая ни на кого больше внимания, она стала деловито вытаскивать себя из постели, опустила на пол ноги, поднялась и, немного постояв, тихонько поковыляла к двери – надо же было жить, надо же было исполнять задуманное вопреки всему здесь происходящему, вопреки удивленным лицам и возмущенным взглядам, провожающим ее в спину.

– Теть Маш, а вы это куда? – оторопело произнесла Настя. – А мне Костик сказал, что вы тут помирать совсем собрались.

– А вот не дождешься, Настенька, – полуобернулась к ней с улыбкой от дверей Мария. – Я решила, знаешь, еще пожить. Дел у меня много оказалось несделанных.

– Вот это да! Вот это класс, – улыбнулся ей весело от дверей Нинин парнишка. – А они тут так торопились, знаете. Прямо перегрызлись все! Молодец, бабуля! Так их всех, так…

– Да помолчи ты, придурок! – вдруг злобно, на визгливо-истерической нотке огрызнулась на него Настя. – Вы его не слушайте, тетя Маша! Вы лучше послушайте, что мы порешали с квартирой-то вашей!

– А где Саша? – страдальчески сморщившись от ее громкого голоса, снова повернулась к ним Мария. – Костик, это ты ее прогнал, я знаю.

– Да, бабушка, я прогнал. А вы что, меня не поняли тогда? Так я и повторить могу: или Саша – вам, или прописка – мне.