Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс

– Ах ты, сволочь, – вдруг тихо проговорил в его сторону Олег. – Только и можешь, что старух пугать да с девчонками воевать. – И, обращаясь уже к Марии, тут же добавил уверенно: – Не беспокойтесь, бабушка! Найду я вам вашу Сашу. Очень даже легко найду.

– Ой, и правда! Найди, милый! Прямо сейчас и найди! – обрадованно потянула к нему руки Мария. – А я уж рассчитаюсь с тобой, ты не сомневайся.

– Да не надо мне ничего, бабушка. Что вы… Лучше вы козла этого из дома гоните быстрее, – мотнул он головой в сторону Костика, – а то он вам тут все обвоняет насквозь.

– Слышь, ты… За козла ответишь, – холодно и злобно сверкнул на него голубым глазом Костик. – А ну пошел отсюда, слышь?

– А ты не распоряжайся тут, Костенька! – сердито и громко вдруг произнесла Мария. – Пока я еще здесь хозяйка! И хозяйкой здесь и останусь! Понятно? Передумала я прописывать вас у себя! Всех передумала! Вот так я решила! А теперь уходите все. Некогда мне тут с вами.

– Тетя Маша, вы что? – совсем тихо и удивленно-обиженно прошептала Нина. – В своем ли вы уме, тетя Маша? Может, вам врача вызвать? Чего вы несете-то?

– Я тебе вызову! – весело обернулся к ней Олег. – Не видишь – совсем выздоровела бабушка? Прямо на глазах просветление произошло! Молодец, бабушка, уважаю…

– Замолчи, Олег! Тебя никто не спрашивает! Ты ведешь себя просто безобразно! Да и вообще – ты забылся, по-моему! – взорвалась вдруг Нина давно уже сдерживаемым раздражением.

Олег медленно повернул к ней красивую голову и снова улыбнулся широко и бесшабашно, как улыбаются свободные, не боящиеся потерять чужое к себе расположение люди.

– Забылся, говоришь? – медленно двинулся он к Нине. – Да, ты, пожалуй, права. Действительно, забылся. Давно забылся. И себя забыл. Спасибо, помогли вспомнить. От вашей крысиной грызни и мертвый себя вспомнит.

Он медленно взял ее за руку, вложил в раскрытую ладонь аккуратную связочку ключей и так же медленно-осторожно накрыл ее маленькими ухоженными Ниниными пальчиками с идеальным маникюром. Нина заморгала жалко и растерянно и, будто опомнившись, вцепилась мертвой хваткой в рукав его дорогого пиджака, заговорила быстро, почти захлебываясь:

– Олежек… Олежек, прости. Ну не надо, прошу тебя. Ну что ты… Да ну ее, эту квартиру! Олежек, милый, я тебе что-нибудь другое придумаю, ну погоди.

– Господи, смотреть тошно, – глядя на нее, покачала головой Мария. – Это ты не в своем уме, Ниночка. Это тебе врача надо… Уводи ее быстрее, Настена! Пусть не позорится. И подите уже все, устала я от вас.

А поздним вечером Мария обнимала в прихожей, прижимала к себе дрожащую и плачущую от счастья Сашу, гладила ее по черным жестким вихоркам, улыбалась, слушая звучащий торопливой звонкой музыкой ее говорок:

– Я так испугалась, теть Маш… Так испугалась… Вам так плохо было… А еще врач со «Скорой» сказал, будто сердце у вас слабое. Я пришла утром, а они меня не пустили! Этот, Славик ваш, от двери меня оттолкнул, а Костик сказал, что вы умерли. Ой, как хорошо, что вы живая, теть Ма-а-аш! – заплакала она вдруг, уткнувшись ей в плечо.

– Да что ты, Сашенька, не плачь… Поживем еще! И некогда нам с тобой плакать-то! Дел у нас с тобой невпроворот. Завтра вот сразу обменом займемся. А ты, паренек, поможешь ли нам с обменом-то? А? Я почему-то тебе верю… И за Сашеньку тебе спасибо.

Олег, стоя в дверях, мотнул утвердительно головой, наблюдая за ними с улыбкой. Потом развернулся и вышел из квартиры, тихонько прикрыв за собой дверь. Как не помочь, конечно, он им поможет. И даже с удовольствием поможет. Какие ж они обе хорошие, сердцем друг друга нашедшие – смешная бабулька да маленькая чернявая девчонка-соплюшка, случайно потерявшаяся в большом городе. Друг другу самые близкие.

Что ж, и ему, стало быть, себя теперь искать надо. То есть начинать учиться жить в простоте да в разумной аскезе, но с головой и сердцем, как живут эти две счастливые женщины – старая да малая. И еще – с любовью.

* * *

Через полгода, сидя за новеньким письменным столом в небольшой уютной квартирке старого дома на зеленой городской окраине, Саша писала матери длинное-длинное письмо. Большие круглые буквы ложились на бумагу торопливо и ровно, словно давно ждали того часа, когда созревшие в Сашиной голове мысли и чувства найдут материальное отражение в этих ровных красивых строчках: «…А вчера я, мамочка, наконец-то и в самом деле поступила на вожделенный филфак, на дневное отделение. Хотела, правда, на вечернее, да тетя Маша не разрешила. Ты прости меня за глупые страхи, мамочка. И за вранье прости, и за гордыню. Только сейчас понимаю, как это здорово – уметь тебя любить, прощать и ничего не бояться. А теперь я расскажу, что случилось со мной за эти ужасные два года».