Из жизни одноглавого

Милосадов царит в многофункциональном торгово-развлекательном центре «Одиссея» с подземной парковкой: мечта его сбылась – он управляет финансовыми потоками. Об этом подробно рассказывала Плотникова, она кое-что знает благодаря сыну Владику: тот организовал при многофункциональном центре небольшую типографию и обтяпывает делишки в области культуры и подъема с колен. С Владиковых же слов известно, что дела Милосадова в последнее время несколько пошатнулись: высох, помрачнел, то и дело мотается в Германию на лечение и прикупил шикарный участок под мавзолей на Перепечинском. Денег ему хватает, но увы: есть дела, на которые деньги не могут оказать существенного влияния. Может быть, и вообще отойдет от дел по состоянию здоровья на неопределенный срок. Но свято место пусто не бывает, вроде как уже есть кандидат ему на замену: тоже отставник, но, говорят, не полковник, а генерал-майор.

«Что делать, что делать!» – вздыхала иногда Наталья Павловна.

Сам я начал собираться в дальнюю дорогу. Осень окончательно и твердо вступила в свои права, и, кроме зимы, ничего здесь ждать не приходилось.

В раздумьях насчет подходящих попутчиков я вспомнил веселую компанию московских Luscinia luscinia. Когда-то я крепко дружил с одним из них. Он даже научил меня выколачивать трели до десяти колен, а сам, понятное дело, легко брал заветные двенадцать, приводя в восхищение поздних посетителей Летнего сада... К сожалению, однажды мой друг пропал – говорили, пэтэушники убили из рогатки. Но кое-какие связи в среде Luscinia luscinia остались, я вышел на руководство и договорился о взаимопомощи.

Все было решено.

Понятно, что в последнюю ночь я спал плохо.

Постель Натальи Павловны белела в полумраке, и мысль о скором расставании не давала мне покоя. Мы сжились, привыкли друг к другу, я взял на себя многие заботы... Каково ей будет остаться одной?

Но увы: ведь она не может лечь на крыло. А я – я решил твердо: улетаю.

Что делать!.. Проживет как-нибудь. Она не совсем одна. Красовские заходят... Подружилась с Петей, со Светланой Полевых...

Дай бог, чтобы у Светланы тоже все было в порядке... Я ничем не могу помочь, но все же: вдруг еще когда-нибудь вернусь? Вернусь – а все живы-здоровы, кресла-каталки нет и в помине... Вот было бы здорово!..

В конце концов я задремал, а потом вздрогнул и проснулся, потому что на пуфике у комода снова сидел Калабаров.

– Ой, – пробормотал я.

– Тише, – предостерег он. – Не хлопайте крыльями.

– Да, да... Хорошо, что заглянули...

– Как не заглянуть! – усмехнулся он. – Ведь вы, я слышал, уже на чемоданах?

– Где слышали?

– Неважно, где... Мало ли слухов по свету ходит. Собрались?

– Собрался, – покаянно кивнул я. – Улетаю.

– В теплые страны?

– Ну да, – вздохнул я. – На берег вечно лазурного моря.

Калабаров покачал головой.

– Будете меня там навещать?

Он хмыкнул, не ответив.

– Наверно, мне там будет одиноко, – пояснил я. – Все-таки, знаете... с рождения. Как ни крути, а Родина здесь. Так заглянете?

– Я бы со всей душой, – вздохнул он. – Да, боюсь, не придется.

– Почему? В пятницу я рассчитываю сесть на пальму. И милости прошу.

Калабаров усмехнулся.

– Интересно будет посмотреть...

– На что?

– На то, как это у вас получится.

– А что, собственно, может не получиться? – спросил я, чувствуя холодок. Опять он меня возмутил: загадки загадками, но нужно и меру знать! – Что вы имеете в виду?

– Нет, нет, ничего особенного! – Калабаров успокоительным жестом растопырил перед собой ладони. – Не волнуйтесь. Просто никуда вы не улетите. Я, собственно, хотел предупредить, чтобы для вас это не оказалось сильным ударом.

– С чего вы взяли?! – Я возвысил голос. – Юрий Петрович, в конце концов у меня тоже терпение не железное! Я готовлюсь к такому серьезному шагу!.. я многое для себя решил!.. на многое взглянул иначе!.. мне бы хотелось, чтобы вы проявили маломальское понимание!.. и я вправе рассчитывать, что после стольких лет дружбы вы!..

Я задохнулся.

– Тише, тише, – поморщился он. – Наталью Павловну хотите разбудить? Тогда не договорим...

– Ну а что вы тогда? – тихо сказал я. Мне на самом деле стало горько. – Юрий Петрович, ну обидно же!

– Не обижайтесь бога ради, Соломон Богданович, – сказал он таким тоном, будто я завел речь о каких-то совершенно никчемных вещах. – Сами говорите: столько лет вместе – и так кипятитесь. Примите как данность – и дело с концом.

– Вы хотите сказать, что все мои мечтания напрасны? – холодно спросил я. – Вы хотите сказать, что сейчас, когда я решил вырваться на свободу, у меня не получится? Мне казалось, вы и без лишних слов меня понимаете! Избавиться от гадкого ощущения поднадзорности! От вечной оскорбленности, какую не может не порождать в душе честной птицы деятельность этого государства! Я не могу ничего сделать с этим – корпорация заткнула все дырки, пережала все артерии, задавила все живое! Единственное, что могло бы поправить дело, это их собственная воля, их собственный стыд и ужас при взгляде на дела рук их! Но нет у них ни стыда, ни ужаса, и сделать ничего нельзя! Да только я – я не хочу в этом участвовать, и я могу уйти!