Читаем Из жизни военлета и другие истории полностью

Из жизни военлета и другие истории

Рядом с конвертом лежали пожелтевшие фотографии. Две или три. На них был изображен молодой, красивый, улыбающийся летчик и надпись на немецком:

«Воздушный асе 3-й эскадрильи, награжденный железным крестом I степени».

Прочел я и маленькую записку. Своего рода индульгенцию.

«Дорогой Федя.

Я понимаю, что причиняю тебе большую обиду и боль, но уже давно убедилась, мы — совершенно разные люди. Я уезжаю в Москву с моим давним другом. Тебе же даю полную свободу действий и не ищи меня.

С уважением,

Надежда Журавель».

* * *

Окончилась жуткая война 1941–1945 гг. В 1956 году я сидел на скамейке. Со мной жил Тузик. Я читал «Известия». Надю не искал. Герка летает на Дальнем Востоке. Пишет мало, но мешки с провиантом присылает часто. А это важно — годы послевоенные, да в Липецке — далеко не сытые и тучные годы. Совсем даже наоборот.

Я и не заметил, что у калитки стоит какая-то женщина. В платке, с темным обветренным лицом, в телогрейке и довольно-таки разбитых сапогах.

«Видно, просит есть, пойду, вынесу что-нибудь», — подумал я и встал. Но неудачно, подвернулся протез, я сразу упал и очнулся на своей лежанке, без ботинок, без протеза и без гимнастерки. На голове почему-то была мокрая тряпка. А рядом сидела Надя. Курила козью ножку, улыбалась и гладила меня. Гладила. Улыбалась она осторожно. Передних зубов не хватало. «Ладно, пойдем к Файншидту, он зубы вставит. Ладони шершавые, кремом отмажем», — подумал я и заплакал.

Приложение

«…Тум-балалакэ, шпиль-балалакэ, Рвется и плачет сердце моё…»

Конечно, сердце плачет. А рвется — душа. Потому что смотрю я на фотографии моих погибших летунов.

Самолеты нам в части в 30-е годы давали далеко не доведенные до безопасных эксплуатационных качеств. Вот и летали мы, чуть ли не в воздухе подправляя огрехи конструкторов и заводов-изготовителей.

Бились. Горели. Снова бились. НО такая наша судьба — ведь ты выбрал небо.

Нам все время внушали: вы. Ребята, элита Красной Армии. Самые грамотные. Самые отважные. Самые отчаянные.

И еще. Самые обреченные.

Рано или поздно все исчезает и предается забвению. Остается только то, что попало стараниями немногих в папирусы, манускрипты, летописи, наконец, книги. И пока книга жива, люди могут прочесть настоящее, узнать прошлое. Фантазировать о будущем. Поэтому я и веду эти записи, упоминая о своих друзьях, давно ушедших из жизни. О ребятах, которым выпала нелегкая судьба в тяжелой стране. Но страну, родину, не выбирают. И у нас было счастье. Любовь. Дружба. Небо. И еще раз повторюсь: пока мы помним этих ребят, пока вглядываемся в их лица — они с нами. Стоят на бетонном (может это и будет — бетонные взлетные дорожки) аэродроме, смотрят на новые машины. Разводят руками — эх, нам бы такие.

А пока мы освоили Р-1. Я пишу эти «записочки» вовсе не для отражения развития и становления ВВС СССР. Вовсе нет. Просто нужно вспомнить. Моих ребят. Мое начальство.

Так вот, осваиваем Р-1. Скачем сразу, машина тяжелая, не легкая в управлении. При приземлении склонен к капотированию. В общем, сложный механизм, полученный в наследство от британского бомбардировщика de Havilland D. H.9. Неудобный — да. Сложный — еще какой. Но в 1920-х годах, в наших авиашколах он был самым массовым самолетом. А когда поставили на него двигатель «Либерти» из Америки, то он и скорости стал показывать другие, в общем, для подготовки нас, летунов, весьма годился.

Вот мы с ним и чухались. То обшивка крыльев начнет отставать (некачественный клей), то дерево, основа каркаса машины, деформируется из-за жары или морозов. Но мы летали. Упрямо. Хоть, повторю, и падали, и бились.

Сколько возни, пока зальешь бензин, горячее масло, да заведешь двигатель.

А так вот и воздушная мощь РККА.