«Дорогой мой. Это мое первое и последнее письмо, родной. Я стараюсь в этом письме излить всю нежность, что меня переполняет. И всю любовь. Поэтому уж потерпи меня. Правда, мы любили друг друга. И любим. Я знаю, что любима. Это делает меня сильной. Еще я и горда — какой у меня нежный, ласковый, добрый и умный муж — мой Цапля.
Но сейчас я хочу рассказать тебе про себя. Сделать то, что всегда порывалась, да Цапля не давалась. Ты не хотел слушать ничего, что до тебя со мной происходило. И этим я тоже горжусь. Ты был настоящим мужчиной, который не гундит о том, сколько, когда и как у женщины было. И ты мне запретил, помнишь, рассказывать про отца нашего Терки. Какое счастье, что он начал учиться в Сталинградской летной школе. Все же подальше от нашего несчастного Липецка.
Так вот, послушай, что происходило с нами, Липецкими девчонками, в 1922–23 годах, когда кругом было голодно, все боролись со всеми, а нам было по 18 лет. И красивые мы были, хоть куда.
В общем, появилась немецкая школа. Секретная, о которой все знали.
А школа-то летная. И немцы были такие вежливые. Все — шпацирен, либер медхен.
Стали набирать женский персонал. Кого в столовку, в подавальщицы. Кого в клуб — открыли зал парикмахерский. Меня — в аэроклуб культуры библиотекарем. Потому что я худо-бедно немецкий знала. Ведь не всегда мой папенька был путевым обходчиком. И мама все-таки окончила Смольный. Но теперь это уже абсолютный «плюс квантперфектум», то есть, давным-давно прошедшее время.
Нас предупреждали какие-то люди, чтобы мы «берегли честь смолоду». Но как ее сбережешь, когда ребята все красивые, да галантные, да танцуют, просто ах. Вот я, милый, и влюбилась. Сразу и нарушила все запреты, что мне дяденьки из ГПУ предписывали. Да мало того, что нарушила. Еще и ребеночек появился. Который давно твой сын Герка. А летчика этого звали Германом. Все немецкие пилоты были под другими фамилиями. «Мой» пробыл только месяцев пять — шесть, и срочно «нах Фатерланд». Насовсем. Письма мне писал, несколько я получила. Очень просил обязательно родить ему ребенка. Что я и сделала. Потом он писать перестал. Вернее, не перестал. Просто все письма забирали, и я ни одного не получила. Но мамы уже не было, а папа сказал: мальчика вырастим обязательно. Мне нужен внук, чтоб узнал, кто он и какого рода. И вовсе он у нас будет не перекати-поле.
Вот и вся моя история. А дальше пошло только счастье. С тобой, моя Цапля. Я всегда буду помнить и твои руки, и твое нетерпение. И счастье тебе принадлежать.
А годы как летели! Герман рос, ты — летал, и мы любили друг друга.
Но счастье не бывает таким уж безмятежным. Я не говорила тебе, дорогой, начали ко мне приставать люди из НКВД. Мол, напиши да напиши своему немцу Герману, кто у тебя, и ты растишь ему сына, и фотку мы сделаем.
Но я выдержала. Конечно, как я напишу, когда у меня ты есть, мой желанный. И Герка тебя как еще любит! И тоже будет летчиком. Зачем мне нечестно поступать.
Тогда, это уж когда ты в Монголию улетел, привязались по-другому. Мол, посадим и твоего «Цаплю», и тебя, а Германа — в детский дом. Где жизнь вовсе не сахар. Которого, кстати, в детских домах были крохи. А уж ежели посадим, все вы расскажете. И не такие комкоры да комбриги — и те все подписывали.
Тут я, родной, испугалась. И поняла — это произойдет обязательно. Они не отстанут, нас погубят и немца «моего» будут допекать, коли он слабину выскажет.
Выход у нас был только один. Я его продумала. Я исчезаю. Ты прекращаешь видеться с моим отцом и всеми родными. Навсегда! Меня не ищи, не найдешь. Но помни, у меня только один мужчина был и будет — это ты! А умирать мне неохота. Вдруг переменится и снова я буду путаться в твоих волосах, родной мой, счастье мое!
И еще я подумала вот о чем. Если я остаюсь — меня арестуют. Это точно. Тамара мне шепнула на днях. Значит, ты должен будешь об этом доложить по начальству и в Горком. А Гера мой (вернее, наш) в свою комсомольскую организацию. Я знаю, будут требовать отказаться от меня. И уверена, ни ты, ни Герман этого не сделаете. Значит — погибать всем. Да кому на радость приносить эту жертву кровавую. Вот поэтому, любимая моя Цапля, меня нет. И приставать никто к вам не будет. Передаю письмо. Храни его, ты сам понимаешь, оно нас всех выручит.
Я не хочу прощаться с тобой, моя Цапля. И мой Гера. Вы всегда будете в моем сердце. Ваша Надя Журавель.
А фамилия отца нашего Германа — Герлих. Зовут Герман. Оставляю несколько его фоток. Он был не очень плохой человек.».
