Изабель

Мелани оглянулась на него. Он не знал, почему это место пробуждает в нем способность чувствовать, но на каком-то другом уровне понимал: здесь скопились бесчисленные слои прошлого. Прошлого, с которым не вполне покончено.

«А можно ли с ним покончить совсем?» — подумал Нед.

Они поднялись по лестнице и увидели еще одну арку и зеленое пространство за ней, его свет и тени.

Он пожалел, что здесь нет тети. И одновременно с сожалением подумал о том, что кое о чем не рассказал ей вчера ночью, когда они расстались у дороги к вилле. И что, возможно, он совершил ошибку.

«Я все равно не пойду, — сказал он себе. — Это не имеет значения».

— Мы с тобой по-прежнему в состоянии войны, — бросила Мелани через плечо перед тем, как войти в монастырь. — Не обманывай себя. Эта мелодия звонка на сотовом стала твоим приговором, Нед.

Он не успел придумать смешной ответ.

Нед смотрел, как она подошла к тому месту, где в ярком солнечном свете стояли его отец и остальные. Из тускло освещенной сводчатой прохлады арки Нед смотрел на них. Он видел, что его отец быстро двигается, быстро говорит, останавливается, чтобы заключить вид в рамку из ладоней, делает еще несколько шагов, чтобы примериться в другом месте. Он видел, что теперь в его каштановых волосах появилось еще больше седины, а в знаменитых усах — пока нет.

Однажды, понял Нед, эти волосы действительно станут седыми или поредеют, или и то и другое, и его отец не будет носить облегающие синие джинсы и двигаться такими резкими, длинными шагами. Время сделает то, что оно делает с людьми. Нед остался стоять на месте, глядя на отца, словно из длинного туннеля.

На Эдварде Марринере была зеленая рабочая рубашка и его любимый темно-желтый жилет с дюжиной карманов. Его темные очки были подняты выше лба. Он говорил, жестикулировал, но Нед не слышал, что он говорит. Казалось, он очень далеко. Эффект акустики, света и тени. Это его испугало, это внезапное ощущение дистанции, будто он находится по другую сторону какого-то барьера.

В его воображении сияла полная луна, высоко среди звезд, в середине весеннего дня.

Конец детства.

ГЛАВА 8

Всю ночь по небу плыли облака и почти все время скрывали луну, но к рассвету последнего дня апреля небо прояснилось, и поднялся сильный ветер.

Дует мистраль, как просветила их Вера-кок за утренними круассанами. Здесь защищает от него склон горы, к которому прижалась вилла, но сегодня на горе Венту, в Авиньоне, или в таких горных деревушках, как Ле-Бо, Горд и Менерб, ветер очень сильный. Маленьких детей иногда сдувало с утесов, сказала она, скорбно качая головой, когда мистраль налетал с севера.

Но этот ветер тем не менее был мечтой фотографа с точки зрения освещения. Он очистил небо от всего, напоминающего дымку или туман, и оно стало твердым, сверкающим, точным: задник, который пропитал напряжением электричества дикие цветы, памятники, средневековые развалины, пригибающиеся к земле кипарисы.

Эдвард Марринер уже бывал здесь во время мистраля. Он не собирался карабкаться на утесы со своим снаряжением, но все же изменил планы на утро за второй чашкой кофе.

Мелани быстро сделала пометки в блокноте и взялась за телефон. Грег, назначенный водителем, унес свою кружку в столовую, где на столе были разложены карты, и склонился над ними, намечая маршруты. Стив начал грузить аппаратуру в микроавтобус.

Теперь они собирались ехать на восток, в какой-то монастырь под названием Торонет, примерно в часе езды отсюда. При таком освещении камни аббатства просто оживут, сказал Неду отец. Они остались одни за кухонным столом.

— В этом заключается ирония, — сказал Эдвард Марринер, — и это мне нравится. Есть много вещей, которые могут нравиться в средневековых монахах-цистерианцах, а кое-что может не нравиться. Они начали с неприятия богатства и хвастовства церкви, но они также ненавидели ученость, образование, сами книги. И даже земную красоту. Бернару Клэрво, создавшему этот орден, очень не понравилось бы то, что люди сейчас считают их аббатства красивыми. Они не должны были быть красивыми. Красота — отвлекающий момент.

— От чего? — спросил Нед.

— От Бога. От молитвы. Молчание и труд в самых отдаленных местах, какие они могли найти. Они пришли сюда в поисках одиночества.

— Откуда?

— Думаю, откуда-то из мест восточнее Парижа. Не надо на меня ссылаться.

Нед поморщился.

— Будто бы. Это не эссе, папа.

Эдвард Марринер не обратил на его слова внимания, выпил еще кофе.

— Дело в том, что Прованс всегда считали чем-то вроде рая, и это привлекает людей. У них на то свои причины.

— Греков? Как он говорил вчера за ленчем?

— Оливер? Да. В каком-то смысле каждый, кто приезжал сюда, был чужаком, пытающимся сделать это место своим. Повсюду следы ног и кости. Так бывает в некоторых местах.

— Разве так не везде?

Отец посмотрел на него.