Изабелла Баварская

Там их ждали с нетерпением. Им был оказан пышный прием женой губернатора, которая состояла в свите императрицы Константинополя. Она довольно наслышалась о Франции и была польщена, что ей досталось принимать знатных господ. Она велела приготовить для них самые роскошные покои дворца, и там, вместо старых, истрепанных костюмов, они нашли новые, в греческом духе одежды, сшитые из лучших восточных материй. Не успели они переодеться, как возвестили о прибытии маршала Родосского Жака де Бракмона. Он должен был препроводить рыцарей на остров Родос, где их с радостным нетерпением ждал великий приор. Рыцари распрощались с сеньором и сеньорой Метленскими, которые так радушно приняли их, и отплыли на остров Родос. В плавании они находились всего несколько дней, на берегу их уже ожидали самые знатные сеньоры острова — им не терпелось засвидетельствовать свое почтение французским рыцарям; сами хозяева были столь же набожны, сколь воинственны: на их одежде был вышит белый крест в память о страстях Христовых, и они поддерживали любую вылазку, любой выпад против неверных.

Великий приор, а вслед за ним самые знатные рыцари разделили между собой честь принимать графа Неверского и его соратников; они даже предложили гостям деньги, в которых те очень нуждались, и Жан Неверский принял от них для себя и своих друзей тридцать тысяч франков, записав их как свой долг приору, несмотря на то, что треть, если не больше, была поделена между его собратьями.

Во время их пребывания в городе Сен-Жан, где они ждали галер из Венеции, внезапно заболел и отошел к праотцам де Сюлли мессир Ги де Ла Тремуй. Смерть словно вцепилась в этих людей, уже видевших себя на краю могилы; казалось, она напоминала, что упасть туда гораздо легче, чем выбраться: не так давно они похоронили де Куси, и вот уже закрыл глаза де Ла Тремуй. Над всеми будто нависло проклятье: возможно, ни одному из них не суждено увидеть родную землю. Они похоронили друга в церкви св. Иоанна Родосского, исполнив свой последний печальный долг по отношению к нему, — теперь их осталось четверо, и они поднимались на суда, прибывшие из Венеции, которые вошли в порт, когда они хоронили товарища.

Лоцману было наказано, чтобы на пути в Венецию он останавливался у каждого острова; так и усталость меньше бы чувствовалась, да и граф смог бы посетить земли, лежащие между Венецией и Родосом. Вот почему путешественники высаживались в Модоне, Корфу, Левкаде и в Кефалонии — здесь они оставались несколько дней: женщины этого острова были так прекрасны, что путешественники приняли их за нимф и оставили у чаровниц большую часть золота, взятого в долг у приора Родосского совсем на другие цели.

С большим трудом удалось оторвать их от этих фей; в конце концов они покинули остров, ибо впереди лежало еще несколько островов, которые тоже надо было осмотреть. Итак, они вновь поднялись на суда и с помощью где весел, где ветра достигли Рагуза, а затем Зары и Паренцо, там они перебрались на более легкие суда, потому что у берегов Венеции море так мелко, что крупные галеры там не могут пройти. В Венеции графа Неверского уже ожидали люди, посланные ему навстречу герцогом и герцогиней. Вскоре прибыли де Ожье и де Хелли вместе со всем своим домом, за ними следовали фургоны, нагруженные золотой и серебряной посудой, роскошными одеждами и разным бельем. Жан Бургундский тронулся в путь со всем надлежащим сеньору его ранга великолепием и вошел во Францию скорее победителем, нежели побежденным.

Спустя какое-то время после возвращения в своем Халском замке на семьдесят четвертом году жизни скончался Филипп Смелый, и, таким образом, регентство перешло к герцогу Орлеанскому.

Граф Неверский стал герцогом Бургундским.

Ровно через одиннадцать месяцев умерла герцогиня, и Жан Бургундский стал графом Фландрии и Артуа, сеньором Саленским, палатином Малина, Алоста и Талманда, то есть одним из самых могущественных христианских князей.

ГЛАВА XIV

Это событие сразу высветило разногласия, существовавшие между двумя домами. До сих пор разлад принцев был как бы окутан неким политическим флером, ибо следовало с почтением относиться к возрасту герцога Филиппа и принимать во внимание осторожность, которая обусловливалась этим возрастом; но этому флеру суждено было исчезнуть. И вот обнажились все обиды, обиды мелкие, частные: тщеславие, уязвленное самолюбие, ненавидящая любовь — все живые, кровоточащие раны. Они схватились, как разъяренные противники. Будущее не сулило ничего хорошего, в воздухе витало что-то грозное, страшное, казалось, вот-вот грянет гром и хлынет на землю кровавый дождь.

Однако пока ни тот, ни другой не выказывали открыто своей ненависти. Герцога Бургундского удерживали в его владениях почести, оказываемые ему подданными. Занятый этими заботами, он лишь изредка бросал на Париж взгляды, в которых читалась жажда мести.