При этих словах графиня Мария Николаевна с гневом отворотилась. Дуняша исчезла. Михаил Иванович глядел исподтишка на Марию Николаевну с восхищением и тревогой
В это время ввалились жандармы и доложили, что типографии нигде нет.
«Эх Марья Николаевна, Машенька, — подумал Шипов, — казните меня, голубушка! Да кабы
Полковник несколько поостыл или взял себя в руки.
— Ну, — сказал он Шипову тихо, — где же ваша типография?
— Лямур… — сказал Михаил Иванович.
— В каком смысле?
— Аншанте совсем… Может, в пруду утопили…
— Это может быть, ваше высокоблагородие, — сказал Карасев. — У них пруд большой-с. Вполне.
— А подвалы? — спросил полковник. — Как же с подвалами будем?
— Дозвольте, я гляну, — предложил Шипов. — Я мигом.
— Ну ладно, — согласился Дурново. — Гляньте, гляньте…
— А после можно и повистовать, — сказал Кобеляцкий.
Михаил Иванович увидел, как его в наручниках увозят из Ясной Поляны, ринулся прочь из залы, скатился с лестницы и оказался на дворе. Не теряя времени, он забежал за ближайшие кусты и упал в прохладную траву. Утро занялось вовсю. Пели птицы. Солнце готово было выкатиться из-за деревьев, чувствовалось, что оно краснеет, набухает, наливается; слышно было, как приходят в себя травинки после глухой ночи, как берутся за дело кузнечики, мухи, жуки, шурша, гудя, звеня и потрескивая в чистом воздухе, наслаждаясь своей свободой, не завидуя людям, копошащимся в чужом доме, в духоте, при свечах, с бесовскими ужимками и ухищрениями, переполненными коварными замыслами и любовью подавлять других.
Он лежал в траве. Над ним медленно проплывали розовые утренние облака. Граф Лев Николаевич Толстой в серой дорожной рубахе сидел на траве рядом. Грубая палка с загнутым концом лежала у него на коленях.
— А я, ваше сиятельство, к вам бечь собрался, — сказал Шипов. — Дай, думаю, добегу, где граф кумыс пьет, расскажу, что да как… Я все рассуждаю, в ножки бы упасть, прощения у вас просить, да ведь вы не простите…
— Отчего же нет? — засмеялся граф и погладил Михаила Ивановича по голове. — Чудно мне, ей-богу. Разве ты виноват?
— Не, не виноват, — откликнулся Михаил Иванович с благодарностью. — Рази ж это вина? Вы меня, ваше сиятельство, хоть на вилы подденьте, а по-другому я не мог, пущай хоть совсем мезальянс полный, а по-другому не мог.
— Конечно, конечно, — согласился граф.
— Ежели б я господину полковнику Шеншину не докладывал, что у вас тут типография, они бы мне денег не слали. А куды ж без них? За квартиру вдове этой дай, Гиросу, прощелыге, дай, Матрене послать надо? Надо. Опять же сюртук из альпага, выпить-закусить, того-сего-десятого…
Граф тяжело вздохнул и провел по соломенному хохолку Шипова.
— А они там небось все ищут, — сказал он.
— Ищут, канальи… Все переворотили. Нынче на пруд пойдут, там искать будут.
— А чего ищут-то?
— Типографию, ваше сиятельство, чего же еще.
— А, — опять вздохнул граф, — карасей распугают.
— А ведь не я бы, ваше сиятельство, а другой кто, так еще похуже было бы, такое аншанте написал бы, не приведи господь! Как они там желают, так мы и стараимси…
— Что-нибудь нашли? — спросил граф шепотом и вдруг запел:
Шипов раскрыл глаза. Перед ним сидела торговка пирожками с обрюзгшим лицом и розовыми губами.
— Тсссс! — зашипела она. — Нашли чего?
— Нет, — сказал Шипов, не удивляясь. — А граф-то где?
— На кумысе… Слава богу, что не нашли… А вы-то, батюшка, чего спите? Искать надо…