Избранная проза

То, что дядя Марин был одет в городской костюм, а не в шаровары, расположило к нему офицера, и он доверительно прибавил:

— Как у вас тут, у здешних?

Он подчеркнул слова «у вас», словно делая различие между нами, «здешними», и другими из других мест.

Дядя Марин снял свои темные очки с большого мясистого носа, потом опять их надел и тогда ответил:

— Да что… ничего особенного, полевые работы в самом разгаре…

Подошел староста Тодор Паунов, весь в пыли. Приветствуя офицера, он, по старой солдатской привычке, стал по стойке «смирно» в ожидании приказов важного гостя.

— Ты староста? — строго спросил майор. — Может, надо ударить в барабан, чтобы ты явился?

Низкорослый, босой, простоволосый староста моргал глазами, потому что невольно его взгляд задерживался на длинном посинелом носу майора, и ему казалось, что этим он может обидеть военное лицо. Потому он с неопределенным видом скороговоркой произнес:

— Так точно, господин майор… Это самое… По делам мотаюсь…

— Да ты кто таков? — сердито сказал офицер, решив, что небольшой рост старосты дает ему право быть с ним на «ты».

— Я? — Паунов не ожидал подобного вопроса и проявил скромность. — Я лавочник… — Затем, поразмыслив, добавил: — А вернее сказать… староста я.

— Так… — помолчал майор, нисколько не удивившись, и принял еще более суровый и холодный вид, как будто готовился произнести длинную речь.

— Правительство имеет сведения, что в этом селе и в соседних селах ведется агитация против десятины…[49] Подобная агитация будет задушена в зародыше… Пусть о том знают все… Поскольку ты староста, хорошенько запомни это!

Дядя Марин и его люди, которые были опять у власти, знали, что действительно имеется недовольство, но оно не так уж опасно. Ведь крестьяне всегда чем-нибудь недовольны! Поэтому дядя Марин попытался возразить вместо молчавшего старосты:

— Пустяки, господин майор. Мы знаем наших людей. Добросовестные, работящие. Мы уговариваем их не производить беспорядков…

— Нет! — прервал его майор. — Ты прекрати эти бунтарские разговоры. Тут дело серьезное… Смотрите, что произошло в Шабле и Дуранкулаке[50]. Давайте не валять дурака…

Он обернулся к жандарму, который прибыл с эскадроном и почтительно стоял поодаль:

— Вручи старосте бумагу из околии!

Жандарм с усами, спускающимися вниз, как волокна кукурузного початка, быстро снял фуражку, вынул из нее пропотевший серый конверт и подал его старосте.

Майор продолжал:

— Правительство принимает меры. Пора положить конец этой мужицкой распущенности…

Крестьяне молчали. Переглядывались и ждали, что будет дальше.

Староста развернул бумагу, прочел ее раз, другой, сложил и передал писарю Григорию:

— На, читай, что написано…

Григорий начал разбирать по складам:

— …Спас Гинев, Ботё Мерджанов и учитель Богдан Илиев…

Майор нетерпеливо махнул рукой и сам продолжал:

— Этих троих немедленно доставить сюда.

Черныш дернул меня за руку:

— И отца твоего вызывают!

Я был поражен. Поистине это было невероятно: при чем тут отец?

Спас Гинев, Тошин отец, и старый дед Мерджан были здесь, в толпе. Они сейчас же вышли вперед. Тошин отец до сих пор улыбался, ему интересно было повидать новых людей. А теперь он вдруг стал серьезным.

Мерджан вышел, хромая, напряженно вглядываясь в лица начальства: чего от него хотят?

Мой отец в старом, поношенном пальто внакидку медленно подходил к толпе — видимо, и он услышал о необыкновенном визите.

— Вот и учитель! — раздались голоса.

Видя, что на него устремлено столько глаз, отец остановился и вопросительно посмотрел на офицера, крестьян, солдат.

— Как будто только меня и ждете, — сказал он с усмешкой.

— Вот именно тебя ждем, — подхватил староста и испуганно посмотрел на отца. — Это учитель, Богдан Илиев.

Майор вытер со лба пот, косо взглянул на отца и, обернувшись к старосте, произнес сухим официальным тоном:

— Староста, как ты видишь из письма, этих трех людей надо доставить в правление околии. Немедленно возьмешь телегу и отвезешь их. Ясно?

— Понятно, господин майор, — пробормотал староста.

Никто не ожидал такого финала. Народ был поражен, все смотрели, широко открыв глаза. Даже дядя Марин попытался вмешаться и смягчить тяжелое впечатление:

— А стоит ли, господин майор, излишне возбуждать народ. Нехорошо. В самую страду…

— Господин майор, — сказал Спас Гинев, сняв свою широкополую соломенную шляпу, — на что это похоже? Где мы находимся? Десятина — турецкий налог, но вы, как видно, и управление хотите ввести турецкое? Я заявляю — это неслыханный произвол, и я буду жаловаться в Софию. Вы человек военный, зачем же вы вмешиваетесь в дела администрации?

Подняв руку, майор прервал его:

— Два дня назад в околии объявлено военное положение. Войска вызваны помогать администрации.

— Вот как? — едва мог вымолвить Тошин отец. — Славно обстряпали дельце.

Отец на вид был спокоен и притворялся, что не замечает меня.

Известие о военном положении поразило всех как гром. Лица вытянулись. В глазах сверкнула злоба.

— Дядя Марин! — обернулся Спас Гинев к крестному. — Что за безобразие! Вчера вы пришли к власти и начали все по-старому. На что это похоже?