Избранная проза

— На стамболовщину, — ехидно ввернул дед Мерджан.

Тут вмешался громкий голос моего отца:

— Мы слышали про Шаблу и Дуранкулак. Но ведь у нас все спокойно… Нет никаких причин… Протесты есть протесты. И с каких это пор в свободной Болгарии людям нельзя протестовать против произвола властей?

Майор слушал спокойно и равнодушно. На слова моего отца он презрительно махнул рукой, будто хотел сказать: «Да брось ты со своей свободной Болгарией!» Потом, увидев, что подходят еще другие крестьяне и спрашивают: «В чем тут дело?» — он, чтобы положить конец спору, быстро сказал:

— Вот что. Давайте начистоту. Как у вас, я не знаю, но во многих селах крестьяне, подстрекаемые бессовестными оппозиционерами, чинят препятствия приемочным комиссиям. В Босилеградской околии убито несколько жандармов. Оппозиция призывает бунтовать. Против этого правительство принимает защитные меры. То есть — военное положение.

Все происходящее было для меня так ново, что я весь превратился в зрение и слух. Я то смотрел на солдат, которые спокойно и равнодушно проваживали коней, на багровое лицо офицера, то прислушивался, о чем переговариваются крестьяне и как некоторые ругаются вполголоса. Мой отец арестован! Я видел, что никто не считает это позором, но это было незаконно и всех возмущало. Я кипел от негодования, но в то же время гордился, что хотя он и арестован, но арестован вместе с лучшими людьми нашего села — Спасом Гиневым и дедом Мерджановым.

— Эй, староста! Значит, договорились? — прозвучал голос майора. — Сегодня же их в околийское управление. На твою ответственность! — дополнил он фамильярно, не меняя холодного выражения лица.

— Да, нечего терять время, — сказал староста Паунов. — Приказ — это не шутка. Военное положение.

Я побежал домой. Мама на дворе стирала пеленки. Я подошел к ней и торжественно объявил:

— Мама, папа арестован…

Она посмотрела на меня, и руки у нее опустились.

— Вместе с дедом Мерджаном и Тошиным отцом, их увезут в город… — быстро добавил я.

Она выпрямилась и посмотрела на меня долгим взглядом. Сильнее всего на нее подействовали слова: «Их увезут в город». Она бросилась в дом, повторяя:

— Боже мой, что теперь будет…

Тотчас же она выскочила с маленьким Асенчо на руках, чтобы бежать на площадь. Тут, бормоча проклятия, к нам вошла бабка Мерджанка, и обе женщины быстро зашагали вместе. Телега уже стояла перед правлением общины, и трое арестованных садились на нее. Потом она сразу же двинулась, увозя арестованных вместе с двумя вооруженными конвоирами в город.

Обе женщины долго бежали вслед за ней.

ПОЛЕ ВОЛНУЕТСЯ

Майор подал знак другому офицеру с татарскими скулами, который все это время стоял поодаль, не говоря ни слова. Тот, со своей стороны, передал приказ унтер-офицерам. Солдаты зашевелились, все одернули гимнастерки, поправили пояса.

— По коням! — послышалась команда майора.

Солдаты вскочили в седла. Пехотинцы навьючили на лошадей пулеметы. Колонна была готова в путь. Последовала новая команда:

— Шагом ма-а-арш!

Эскадрон медленно двинулся, перешел вброд реку и направился на юг, к селам Арапово и Избеглий. Может быть, офицер имел приказ и там арестовать «опасных людей», пока идет молотьба и взимается налог…

Туча пыли снова медленно покатилась по дороге среди плетней и низкой кукурузы. Собравшиеся крестьяне все еще не могли успокоиться. Даже дядя Марин, закоренелый стамболовец, процедил сквозь зубы:

— И наши творят иногда такое…

Тошина мать ухватилась за эти слова:

— Они творят! — закричала она, размахивая руками и указывая на тучу, уже исчезавшую в поле. — В самую страду приезжают, забирают мужа. За что? Так взбрело в голову начальству! А там его, может, изобьют до смерти — кто будет отвечать?

На нее никто не обратил внимания. Староста уже ушел в правление, дядя Марин и его люди последовали за ним.

— Кто будет отвечать? — повторила женщина, но ее вопрос повис в воздухе.

— Увезли моего мужа, что ты сделаешь… человек старый, хромой, как им не грешно… Ох, хуже турок, — сокрушенно бормотала словно бы про себя бабка Мерджанка. Вся в поту, запыхавшись, она вернулась, не догнав телеги.

— Как им не грешно, бабушка Мерджанка? — подхватила Тошина мать. — Какое там грешно, когда они только одно знают — грабить. Для чего мы мучаемся по целым дням в поле? Чтоб явились эти крещеные турки, и хоп — давай сюда… Все они такие!

Площадь медленно пустела. Люди группами расходились по домам, приунывшие, молчаливые, как с кладбища.

Вдруг Тошина мать дернула бабку Мерджанку за рукав и решительно сказала:

— Я еду в город. Сейчас же запрягаю. Нечего попусту терять время. По крайней мере, хоть одежду ему отвезу и еды какой-нибудь. Бойка, поедем со мной? — обернулась она к моей матери, которая едва дышала от усталости.

Стоявшая как статуя немного поодаль, с маленьким Асенчо на руках, моя мать посмотрела на нее и испуганно проронила:

— Боже мой, что делается… Куда же я потащусь с ребятами? А если ты поедешь, тетя Йовка, передай Богдану хотя бы одеяла. Ведь он болен…