Избранная проза

Но допустим, в четвертом классе учится некто, удивительно похожий на самого господина Финке, каким он был когда-то. Скажем, Тонио. Которого, собственно, зовут Антон, но которому, по понятным причинам, это имя не нравится. Которого порой называют Тони, что легко можно спутать с девчачьим именем. И который, естественно, хочет, чтоб его звали Тонио. Что господин Финке и делает. Потому что Тонио доставляет ему массу хлопот и по математике и по физкультуре. И чего бы он только не сделал, лишь бы плохие отметки против фамилии Тонио исчезли из журнала. Быть может, он даже рассказал бы ту историю, рискуя разбудить при этом разные неприятные воспоминания.

Но прежде он все-таки посмотрит, как у Тонио дела с перекладиной. «Соскок прогнувшись» никак не выходит. Тонио старается изо всех сил, он берется за перекладину, делает глубокий вдох и уже готовится к рывку — но в последний момент вдруг видит, как, раскрутившись, он взлетает под потолок и с грохотом шлепается в дальнем конце зала. Он уже чувствует боль от удара. Руки у него становятся влажными, колени подгибаются, и, обессиленный, он устало виснет на перекладине. И даже сам господин Финке не может заставить это вялое тело перевернуться через турник. Коротко и печально свистит господин Финке в свой свисток.

— Что случилось, Тонио?

— Ничего, господин Финке.

— Давай-ка еще разок, Тонио!

— Лучше не надо, господин Финке.

— Но почему?

— Я грохнусь, господин Финке. Я видел, как взлетаю и со всего маху грохаюсь на пол. И теперь я боюсь.

— Ничего с тобой не будет. Ты просто внушил себе это.

— Знаю. Но я боюсь.

И в это самое мгновение господину Финке так хочется рассказать свою историю. Ему жалко Тонио, ведь он прекрасно знает: из таких неудач и рождаются потом неприятные воспоминания.

Но в спортивном зале слишком шумно, чтобы рассказывать истории. Лучше он подождет контрольной по математике. Может, на этот раз Тонио удастся написать ее хотя бы на троечку. Пока у него пять двоек.

— Пять двоек, Тонио. Что же нам делать дальше?

— Не знаю, господин Финке.

— Если б ты хоть правильно записывал числа в столбик, чтоб единицы были под единицами, десятки — под десятками, а сотни — под сотнями. Ты же умеешь считать! Ты просто невнимателен.

— Может, и так, господин Финке.

— И о чем ты только думал во время контрольной?

— За окном пела иволга, господин Финке.

— Сейчас, в середине зимы?

— Мне так казалось. Я ясно ее слышал. Вот тут мои десятки и съехали под сотни.

— И на поля ты залез. А цифры, Тонио? Их будто курица нацарапала.

— Никакая не курица, господин Финке. Иволга.

По классу проносится сдавленное хихиканье. Ну Тонио и дает со своими птичками! Но господин Финке не любит, когда дети хихикают, он любит, когда они смеются весело и радостно. Он тяжело вздыхает, понимая, что и на этот раз истории ему не рассказать. Лучше он сперва сходит к родителям Тонио.

Отец с головой погружен в работу. Он едва поднимает глаза, когда речь заходит об отметках.

— Что? Ничего не понимаю. Я занят.

Мать у Тонио очень строгая. Господин Финке знает, чем закончится разговор о двойках. Наказания посыплются градом. Тонио придется целыми днями торчать в своей комнате, и вряд ли за это время с ним случится что-нибудь такое, что может потом стать приятным воспоминанием. Господину Финке так хочется уберечь мать Тонио от ошибки.

— Домашний арест, милая фрау, — не слишком ли это строго?

— Раз не желает слушать, пусть почувствует, господин Финке.

— Но ваш Тонио, он же все чувствует, даже слишком. Стоит его слегка толкнуть — и ему кажется, что его ударили. Летящее по ветру перышко способно увлечь его за собой и поднять в воздух.

— Это все фантазии. Антон вечно думает о чем угодно, только не о делах. Тут вы правы.

— Но ведь дело не в том, прав я или нет, милая фрау.

— А в чем же тогда?

Господину Финке очень хочется рассказать свою историю, но эта женщина вряд ли поймет его, и потому, в который раз, он не решается.

Вот тут-то он и встречает нас. И мы не отпускаем его. Мы хотим услышать эту историю — немедля, не сходя с места. Мы обещаем вести себя смирно.

Господин Финке морщит лоб. Он горбится, ерзает на стуле. Начинает говорить и вдруг умолкает. Снова начинает, пытаясь парой коротких фраз отделаться от неприятных воспоминаний и поскорее проскочить в чуланчик, где хранятся приятные.

— В то время, — наконец произносит он, — в то время на деревенской площади мы устраивали цирковые представления. Толстый Рихтер был клоуном с лиловым носом, а Дагмар Ципперляйн…

— Стойте! — кричим мы. — Так дело не пойдет, господин Финке. В какое это «в то время»?

Наверное, наш крик разбудил злые воспоминания. Они вырвались на волю, и нет господину Финке от них спасения.