Избранная проза

А публика ни о чем не подозревала. Зрители начали от нетерпения свистеть, топать ногами, они требовали по праву, чтобы мы начинали. Нам было не до этого. Мы сбились в кучку, точно вспугнутые цыплята. Гизела Эльсен от переживаний разревелась, и это мне вовсе не нравилось. Я тогда немного вздыхал по ней. У Гизелы были длинные светлые косы, спадавшие на плечи из-под короны принцессы, и мило вздернутый носик. Я мог бы часами любоваться ею, только не тогда, когда она плакала. Но она была сестрой Марианны, она все время хотела бежать к ней и ничего не понимала, так же как и мы. Мы знали только, что дети рождаются с болью, женщина впивается зубами в простыню, корчится, бьется со стонами… И в такой обстановке Гизела должна была играть принцессу, да еще мило улыбаться!

Как бы там ни было, но Гизеле удалось пробраться к двери в горницу. Там ее перехватила акушерка. Это была полная пожилая женщина с целой стопкой полотенец, которые она прижимала к груди. Разговаривать ей было некогда, и она сказала только: «Большой привет тебе от сестры. И пора, наконец, начинать спектакль. Обо всем остальном я уж как-нибудь сама позабочусь».

Услышав это известие, Рихтер-бычок, не долго раздумывая, поднял занавес; мы отрешенно стояли на сцене, и только шумный вздох облегчения в публике вернул нас к жизни. Мы тут же скрылись за кулисами. На сцене осталась колыбелька, королевская чета, свита доброй феи с подарками на крестины. Спектакль начался помимо нашей воли.

Я сидел за кулисами и думал: «Ничего из этого не получится, все пойдет прахом, спектакль провалится, и они с позором прогонят нас из деревни». Эти мрачные мысли все больше и больше овладевали мной, у меня было достаточно времени, поскольку, — только не смейтесь, — несмотря на мои оттопыренные уши, я играл в этом спектакле принца и появлялся на сцене лишь в последнем акте. А когда злая фея выскочила из-за кулис, чтобы прокричать свое проклятье, я еле сдержался, чтобы не схватить ее за юбку. Все равно этот спектакль уже проклят. Так зачем об этом еще и кричать.

Признаюсь честно, Гизеле, конечно, приходилось намного хуже. Начиная со второго действия она все время должна была находиться на сцене, ей предстояло любезничать, подняться на башню, уколоться веретеном, заснуть и с трепещущими веками ждать, пока все переодетые дворцовыми голубями девочки, воркуя и хлопая крыльями, усядутся вокруг нее, и придворные, зевая, откинутся на спинки стульев, маленький Хорбаш в роли дворцового пса прервет громкий лай и упадет головой на передние лапы, пока повар размахнется и замрет, не успев дать поваренку очередную пощечину. Еще не потухли прожектора и замок еще не превратился в сонное царство, а Гизела уже скользнула в каморку, чтобы узнать, как обстоят дела. Зрители воспринимали спектакль всерьез и энергично запротестовали против подобной вольности.

Но мы не могли взять себя в руки, без Марианны мы играли более вяло, чем обычно. Нам не хватало ее подбадривающего взгляда из-за кулис, мы застревали посреди фразы и после вымученных деревянных движений по сцене вспоминали текст, только когда у стойки показывалась хозяйка и махала нам рукой, давая понять, что все пока в порядке. Спектакль продолжался больше двух часов, намного дольше, чем обычно. Но детям это нравилось. Они открыв рот взирали на сказочный мир и ничего не знали о нашей беде.

Я, конечно, прозевал свой выход. Правда, я слышал слова, когда должен был выйти на сцену, только во всей этой суматохе я потерял деревянный меч, с помощью которого должен был продираться сквозь настоящие колючие заросли к принцессе! Что делать? Не могли же мои товарищи вечно изображать глубокий сон. Повару было тяжело держать поднятую правую руку, пес три раза чихнул, а веки Гизелы дрожали так, что это внушало серьезные опасения. Необходимо было срочно найти хоть какое-то оружие. Я лихорадочно пытался оторвать какую-нибудь доску от кулис, но то, что прибил Рихтер-бычок, держалось прочно. Наконец подоспела неожиданная помощь. Я вдруг почувствовал на затылке пропахшее табаком дыхание хозяина, он сунул мне в руки ножку стула и шепнул на ухо: «Давай вперед, парень. Ребенок родился. Кажись, девочка».

Я как бешеный устремился на сцену, только клочья летели, и смел на своем пути полкулисы, мой передник садовника зацепился за гвоздь, и с выдранным клоком я устремился на ослепительный свет к Гизеле, к спящей красавице. Весь зал затаил дыхание, и я сделал то, на что ни разу не мог отважиться: ни на одной репетиции, ни на одном представлении. Я поцеловал Гизелу. Не просто приник губами к уху, как обычно, нет, — я по-настоящему поцеловал ее в губы, а когда раздались аплодисменты, прошептал ей на ухо радостную весть. Она в восторге вскочила со стула, радостная, как никогда, щеки ее залил румянец, глаза сияли, и мы вышли к беснующейся публике, чтобы раскланяться.