Избранная проза

Ее смущение передалось и мне, и только деловито покрякивая после каждого глотка, как это делал обычно наш старший подмастерье, поглощая водку прямо из бутылки, удалось как-то скрыть охватившее меня замешательство. Я ворчливо справлялся о гвоздях, как заправский бригадир, разочарованно покачивал головой, когда выяснилось, что здесь никто и понятия не имеет, например, о четырнадцатидюймовках, почесывал затылок, как мастер, набравший много заказов и не знающий, с чего начать.

Хуже всего выглядел хлев, особенно его крыша. С нее я и решил начать. Тем более что, работая там, наверху, я скорее избавлюсь от охватившего меня смущения. Сидя верхом на коньке крыши, я постепенно пришел в себя. Позиция, где я находился, предоставляла большие возможности — внизу, во дворе, под ярким июньским солнцем стояла проволочная клетка для гусят, а, стало быть, скоро должна появиться девушка и передвинуть клетку в тень. Так и случилось. При этом, когда девушка нагнулась, моему взору представились две подколенные ямки. Я тут же поплатился за свое любопытство, так как закатил себе молотком по пальцу. Боль была, однако, не настолько сильной, чтобы вывести меня из нового приступа замешательства. В результате чуть было не запорол всю работу.

За обеденным столом тем не менее я занял уже законное, как я полагал, место. Когда я съел пять клецок с жирной подливкой, столько же, сколько все остальные вместе взятые, женщина взглядом своих бархатистых карих глаз заставила меня съесть и шестую. Но потом, снова взобравшись на крышу, я, наверное, первый раз за свою шестнадцатилетнюю жизнь ощутив чувство полной сытости, философски посетовал про себя, что, мол, делая и добро, люди должны знать меру.

Все время до вечера я провел в непрерывной работе, стараясь избавиться от непривычной тяжести в животе. Заменил прогнившие стропила и рамы. Работа сделала свое дело — я постепенно пришел в себя. Я снова начал коситься на двор. Господи, куда же подевались эти бабы! Неужели никто не видит, что на клетку с гусятами опять светит солнце. Не то чтобы меня когда-либо интересовали гусята, нет, но теперь я, несомненно, переживал за них. По каждому гвоздю, который я вгонял в дерево, я наносил по три лишних удара, и слышать их можно было издалека. Даже дерево кричало. Неужели они этого не слышат?

Наконец появилась женщина. Когда она нагнулась над клеткой, я отвернулся. Ведь я работал топором и мог запросто отрубить себе руку.

Ужинал я один. Женщины, расположившись вокруг стола, наблюдали за мной. Они или уже поужинали, или не хотели есть. Когда я чуть не подавился, девушку отослали за чем-то в подвал. Вернулась она, держа своими прозрачными пальчиками запыленную бутылку. Старуха поставила передо мной стакан. Я выпил. Горькое зелье оглушило меня, и, утомленный тяжелой физической работой и непривычно плотной едой, я совсем отключился. «Еще один стаканчик?»

Женщины ждали, готовые исполнить любое мое желание.

Я хотел было отказаться, но, раскрыв рот, только зевнул. Старуха смотрела на меня разочарованно. Девушка покраснела до кончиков ушей. Не изменился только взгляд карих глаз женщины. «Теперь он должен спать», — решительно сказала она. Освещая дорогу свечой, она провела меня в узкую комнатенку, по которой вскоре распространился теплый аромат ее тела. Взглянув напоследок на меня своими карими глазами, она ушла. Жаль, что в этом ее взгляде не было прежней материнской улыбки.

И хотя я никоим образом не притворялся, когда не смог сдержать зевоту, заснул я не скоро. В комнатке пахло женщиной, воском и какими-то травами. Я вертелся, как червяк на дороге, на набитом соломой тюфяке. Ночь медленно надвигалась из близлежащего леса на хутор. Внизу сквозь сон изредка вскрикивал петух, недовольно мычала в хлеву корова, девушка напевала какую-то модную песенку. Прямо под моей каморкой, должно быть, была спальня. Я слышал, как женщина долго взбивала перины, будто изгоняла из них целый сонм чертей. Около полуночи по лестнице поднялась старуха. Видимо, ее комната примыкала к моей. Как только она закрыла за собой дверь, стало до странности тихо.

Она не раздевается? Не ложится?

Мне стало как-то не по себе. Я прильнул к щели в дощатой перегородке. При свете свечи старуха сидела за столом. Обеими руками она судорожно вцепилась в него и, закрыв глаза, что-то беззвучно бормотала.

Наступило утро, воробьи устроили такой концерт, что я постепенно вышел из тяжелого свинцового забытья. Донельзя смущенный, спотыкаясь, спустился во двор. Под струями холодной колодезной воды я вновь обрел уверенность в себе и в том, что все идет так, как надо. Когда я разогнулся и отошел на шаг от образовавшейся лужи, меня охватило полотенце. Я оглянулся: за моей спиной стояла женщина. Она помогла мне вытереть спину, при этом я на мгновение почувствовал на своих плечах ее оценивающие пальцы. «Завтракать!» — резко сказала она и быстро пошла в дом.