Избранная проза

После обеда было сделано не так много. Чтобы хоть как-то успокоиться, я решил дать себе передышку — поработать немного с деревом. Из сосновых бревен соорудил временные козлы. Получилось ничего, во всяком случае, для этих мест сойдет; оценить их по достоинству все равно некому. Главное, я вновь обрел уверенность в себе. Мне хотелось похвастаться перед девушкой своей работой, но ее нигде не было видно. Иногда казалось, что где-то раздается ее голосок: «Кисанька, кисанька».

До конца дня я не мог отделаться от старухи. Она подавала мне ужин — вареную телячью колбасу и подливала что-то из запыленной бутылки. Мне хотелось побыстрее удрать от нее, поэтому я залпом выпил стакан. Старуха тут же снова наполнила стакан. Глядя на меня затаив дыхание, она налила и себе в щербатую кофейную чашку. Она еще не успела выпить ее до дна, как морщинки в уголках ее глаз заиграли.

«Я плохо это переношу, совсем плохо, — захихикала она, — сразу пьянею, а вот мой старик, тот знал в этом толк».

«М-да», — глубокомысленно высказался я.

Старуха же не особенно нуждалась в понимании с моей стороны.

«Эх, сколько же он мог выпить! Когда он дежурил в сторожевой будке на карьере, ему специально совали бутылку. Думали, что он ошибется при подсчете гравия. Но он никогда не ошибался. Никогда».

«О?» — только и мог сказать я.

«Да! Но однажды они ему что-то подмешали. Вот тут и началось. Он закрыл карьер и начал буйствовать. Виновника он так и не нашел, но он ему был нужен, и, придя домой, он сорвал все зло на мне. Таким пьяным он не был больше никогда».

Мне стало жарко. То ли от шнапса, то ли от мысли о том, что девушка лежит рядом, в спальне, и слушает нас. Громыхнув стулом, я поднялся, с трудом овладевая собой. Наконец, мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Под смешок старухи, напрягая все силы, я добрался до своей каморки. Не раздеваясь, повалился на кровать. После полуночи я проснулся. Через щель в дощатой перегородке пробивался свет. Я прильнул к ней, как и в прошлую ночь. Старуха снова сидела с закрытыми глазами. Ее щербатый рот слегка улыбался, а руками она обнимала горшок с салом.

Я бы не остался здесь ни на секунду, если бы страх перед ночным лесом не был более сильным, чем от только что увиденной мною картины.

Наступил день, появилось солнце, и я уже не замечал ни пыли, ни паутины, ни мышиного помета. Даже смешно, ну что могло напугать меня в этом царстве чистоты! Я встал с кровати и, не прерывая потока мыслей, принялся массировать мышцы ног. Итак, старуха все-таки одурачила меня. Надо подумать, как дальше с ней себя вести.

Я выглянул в окно. Работа на лугу шла уже полным ходом. Впереди всех вдоль двух рядов укоса шла старуха, за ней покачивала бедрами женщина. Они энергично размахивали длинными граблями, причем темп задавала старуха. Следом, слегка подпрыгивая, семенила девушка. И хотя она ворошила только один ряд, вид у нее был очень усталый. Постепенно она отставала. Женщина дважды оглянулась. Потом, сбившись с темпа, она вышла из ряда и граблями указала девушке туда, где ей надлежало бы быть. Та уже больше не прыгала, а шла, стараясь приноровиться к шагу старухи. А ноги у нее ничего, длинные, — отметил я про себя. Жаль, ямочки под коленями не были видны на таком расстоянии.

Сидеть одному за столом мне не хотелось. Я отрезал кусок сала, ломоть хлеба и наспех проглотил все это. Покончив с завтраком, я принялся рассматривать картинки, висевшие на стене. На одной из них был изображен умирающий олень с ветвистыми рогами. Особого сочувствия он у меня почему-то не вызвал, и я перевел взгляд на другую картинку. На ней серебром поблескивало свободно спадающее одеяние невинно покрасневшего ангела, благочестиво воздевшего глаза куда-то вверх. Это существо, держащее в сложенных руках пальмовую ветвь, видимо, должно было олицетворять целомудрие, страдающее от того, что оно выставлено на всеобщее обозрение в ночной рубашке. Рядом висела фотография мужчины в форме пехотинца времен первой мировой войны. К ногам его была приставлена винтовка, кайзеровские усы воинственно топорщились, а бравый взгляд был устремлен куда-то в пространство. Завершал эту галерею засиженный мухами небольшой фотопортрет еще одного пехотинца, на этот раз последней войны. Он не походил на усатого ни внешностью, ни уверенностью в себе. Из снимка было неясно, что он хотел выпятить: свой кадык или ефрейторский шеврон. Неуверенность отражалась в его взгляде. Он не вернулся с войны. Об этом свидетельствовала черная ленточка, обтягивавшая левый нижний угол рамки.