Избранная проза

— Рудольф! Обхаживал меня с рождества. Только я поднимусь на улицу, он уже рядом. Как из земли вырастал. «Милая вы моя, — говорит, — сделайте любезность, возьмите меня с собой. Такая женщина, у вас должна быть уютная квартирка. Не могу я встречать Новый год в приюте! Вам не приходилось? Никакой радости, никто не напьется. В такой праздник! Раньше я всегда добавлял жене водку в глинтвейн. Посмотрели бы, как она потом скакала!»

— Какая наглость! — возмутилась Ханна.

— Вот именно. Я — и какой-то старик из богадельни! — Хели встряхнулась так, что закачался бюст. — Да никогда!

— И как же ты от него отделалась?

— Да так! В один прекрасный день, недели три назад, слышу шаги на лестнице. Походка не женская, говорю я себе. Поднимаюсь и встаю в дверях. Конечно, он собственной персоной. Мой Рудольф. Меня так и взорвало. Вы ошиблись, говорю, здесь женский туалет, мужской на вокзале. «Но, милая, — говорит он, — это же я, Рудольф, я только хочу…» — А я ему: не важно, что вы хотите, проваливайте, а то я позову полицию. Как бы вам крылышки не подпалили за оскорбление общественной морали… «Ради бога, — промямлил он, — не подумайте…» — и дунул наверх.

— Ну и бедовая же ты, — вполне искренне заметила Ханна.

Кто-то спускался по лестнице. Обе женщины насторожились, потом их плечи расслабились; стук каблучков почти разочаровал Ханну. Вошла женщина, еще молодая, изысканно одетая. Она по привычке сморщила нос. Хели не удостоила ее взглядом. Если тут и пахнет, то это неизбежно. За чистотой Хели следила, и совесть у нее была спокойней, чем у многих. Все-таки они сдвинули головы и перешли на шепот.

— А теперь Альберт, — прошипела Хели.

Ханна вздрогнула. Альбертом звали ее мужа. Тактичности Хели не занимать…

— Видный мужчина, — прошушукала Хели, — все как надо. И такой вальяжный.

— Ты встретила с ним Новый год?

— Что ты! Мы только позавчера познакомились.

— И его зовут Альберт?

— Я же тебе сказала.

В бачке зашумела вода, и Хели заговорила громче. Она щелкнула по тарелке, и та поехала к краю стола. — Он обратился ко мне.

Ханне изобразить бы удивление, но, во-первых, все истории Хели начинались с обращения мужчин, во-вторых, женщина вышла из кабины и стала неистово причесывать волосы перед зеркалом. И в-третьих, Хели теперь не отвяжется с Альбертом. Пусть сама и продолжает разговор.

— Я сказала позавчера? В субботу? Надо ж так запамятовать. Это случилось в пятницу. По субботам я закругляюсь днем, а по пятницам в семь вечера, как магазины закроются. Смотрю на часы, уже пять минут лишних. Шабаш, говорю, и наверх, иду через Саксонскую площадь…

Дама повернулась на каблуке, бросила двадцатипфенниговую монетку на тарелку и стала подниматься по ступенькам. Ханна смотрела, как постепенно исчезают ее стройные тугие икры. Хели вскочила и отправилась с тряпкой по следам клиентки. Дольше всего она вытирала перед зеркалом.

— Начесала пакли, — проворчала она, фыркнула и поставила швабру в нишу. Усаживаясь, смахнула монету в карман фартука.

— Так где я остановилась?

— На Саксонской площади, — вспомнила Ханна.

— Так вот, заворачиваю я медленно за угол цветочного магазина: скользко там, а важной даме поскальзываться негоже. Вдруг за спиной: «Разве вы сегодня не заглянете в „Кота“?» Я, не оборачиваясь: «Какое вам дело, куда я загляну?» — «Конечно, никакого, — отвечает, — просто я вас там видел. Вы ходите туда каждый день и пьете кофе по-французски…» Я ему: ну-ка покажитесь, раз вы такой всезнайка. Он выплывает на свет, снимает шляпу и говорит: «Прошу прощения, я не хотел быть навязчивым. Но когда остаешься один, начинаешь интересоваться людьми. Меня зовут Альберт». Он сказал и фамилию, но это к делу не относится… А мне что до того, говорю. Признаюсь, он мне уже понравился. Одет хорошо, жилет и галстук, подстрижен коротко, будто только что от парикмахера. Но не будешь же торчать на улице с абсолютно незнакомым мужчиной. А он: «Как вы все-таки отнеслись бы к посещению „Кота“? Я угостил бы вас кофе по-французски…» — «Только без этого, говорю, я в состоянии и сама оплатить свои расходы. Дела процветают, даже слишком. Я устала и рада, что иду домой…» — «Не смею настаивать, — говорит он, — но почему бы не побеседовать немного? Жизнь проходит так быстро, что из всех людей наберешь знакомых только дюжины три… Конечно, некоторых лучше не знать, но знакомство с вами мне не хотелось бы пропустить. И что вам дома? Ведь вас не ждут…» — «Откуда вам известно?» — спрашиваю. «Вы одиноки, — говорит он, — вдова, я сразу понял. У вас такой взгляд…»

Ханна слушала с возрастающим отчуждением. До сих пор истории с мужчинами были явно изобретены фантазией Хели. Ее фантазии хорошо укладывались в диалект, но теперь она соскользнула на литературный, да еще сентенции выдает с чужого голоса.

— И ты, конечно, уступила? — с грубой прямотой спросила Ханна.

И посмотрите! Хели смутилась! Она сжала колени и принялась полировать большим пальцем пятнышко на столешнице. Ей явно хотелось увильнуть от ответа.