Избранная проза

Но лишь промучившись довольно долго, я вижу впереди качающуюся ветку — видимо, Дикси ее задела. И действительно, вскоре я слышу и звяканье стойки, бьющей по крылу. Значит, Дикси совсем близко. Немного поднажать — и догоню! Нажимаю. Тут же конец колючей ветки хлещет меня по глазам: острая боль ослепляет, глаза еще долго горят огнем. Когда я наконец решаюсь их открыть, Дикси все еще не видно. А дребезжанье слышится, причем все на том же расстоянии. Всякий раз, как мне кажется: вот сейчас! — то ветка хлестнет по лицу, то сойка вспорхнет из-под колес, то в песке увязну. А Дикси все не видно.

Наконец я унижаюсь до просьбы. Правда, раздраженно, но все же прошу:

— Дикси, кончай эти глупости!

На этот раз голос мой звучит глухо. Потому что воздуха не хватает.

Вдруг впереди раздается какой-то глухой удар. Лязг цепи. Скрежет крыльев. Вопль ужаса. В две-три секунды я подлетаю к Дикси. Поперек тропинки возвышается железнодорожная насыпь. Дикси врезалась в нее и теперь лежит перед мотком колючей проволоки. Она стонет.

— Ты что, ты что! — говорю я.

Но стоны не унимаются, и я добавляю:

— В чем дело-то?

Она выползает из-под велика. И в первую очередь оглядывает его. Не найдя видимых повреждений, пробует сгибать и разгибать левую стопу. Получается.

Мне сейчас очень пригодилась бы жвачка. Сунул бы в рот, и все упреки как водой смыло. А без жвачки они просятся наружу.

— Ну, ты даешь! — говорю я. — Такого идиотства еще не видывал. Это надо же — врезаться в насыпь! Ты что, ослепла, что ли? Да и дорогу помнить не вредно. Конечно, если ее знаешь. Мне один раз проехать — всю дистанцию с закрытыми глазами вижу!

— А я и одного не проехала, — сипит Дикси.

— Что-о-о?

— Я по шоссе катила, как и ты.

— Значит, просто так дунула, на авось?

Она сморкается и отворачивается.

— Захотелось чего-нибудь выкинуть. Чтобы ты не думал, будто я могу только посуду мыть.

Теперь пришел мой черед застонать.

— Чтобы ты обо мне забеспокоился.

Я мешком оседаю на первую попавшуюся рыхлую кучу. Ноги прямо-таки подламываются. Нет, честно! Надо же услышать такое. Вроде бы сегодня суббота как суббота, но мы с ней одни посреди пустоши, и место такое глухое, что ни туда, ни сюда.

— Слушай, — говорю я, помолчав, и гляжу, как она вертит стопой. — Послушай: я ничуть о тебе не беспокоился. Я вообще ни о ком и никогда не беспокоился!

Почему последнюю фразу я не сказал, а выкрикнул? Дикси бросает на меня быстрый взгляд исподлобья и говорит:

— Вот именно.

Что-то в ее глазах говорит мне, что сказано это всерьез. Пожалуйста! Я готов пуститься в длительное обсуждение темы: парализующее действие всех видов страха. А также вопроса о том, как его подавить, прежде чем он возникнет. К сожалению, острая боль вынуждает меня прервать все рассуждения. За считанные секунды боль распространяется по всему телу. Кожа горит и нестерпимо чешется. Я вскакиваю и исполняю танец дикарей, сопровождая его шлепаньем себя по ляжкам и пронзительным воем.

— Что случилось? — вопит Дикси вне себя от ужаса.

— Муравейник! — воплю я в ответ.

Ее передергивает, словно она тоже подверглась нападению. Но потом она подходит к куче, на которой я только что сидел, и ковыряет в ней палкой.

— В самом деле. Рыжие муравьи. Не обращай внимания. Говорят, они даже полезны для здоровья. — Она смеется. — А лучше всего — скинь с себя одежку.

Такой выход мне отнюдь не улыбается, и я бросаюсь наутек. Взвалив велик на плечо, я карабкаюсь на насыпь и шагаю вдоль полотна. Вскоре я приноравливаюсь к коротким промежуткам между шпалами. Дикси это дается с трудом. Она старается не отставать, но то и дело спотыкается. Тащить велосипед на плече ей тяжело, она пыхтит и стонет. Наконец совсем выбивается из сил, останавливается и меняет тактику. Теперь она жалобно просит. Так-то лучше.

— Ну, подожди же. Постой. Я не хотела тебя обидеть. Просто смешно показалось, как ты уселся прямо на муравейник. Ну что тут такого? Не могу я так быстро. Подожди же! Ты хоть знаешь, где мы находимся?

Вопрос не лишен оснований. Ищу глазами солнце. Но небо заволокло. Солнце может быть и впереди и сзади. Пока я в нерешительности топчусь на месте, Дикси догоняет меня. И с тяжелым вздохом ставит велик на землю.

— Как здесь тихо, — говорит она, испуганно помолчав и послушав тишину. — Прямо жуть берет, как тихо.

Вполне в ее духе: только что смеялась — и уже паникует.

— Чушь, — обрезаю я. — Мы в Европе. И страна у нас как-никак цивилизованная.

Вид, открывающийся перед нами, противоречит моим словам. Сколько хватает глаз, никаких признаков человеческой деятельности. Кругом одни сосны, березы и заросли дрока. И все — самосев, растут в полном беспорядке. Даже насыпь при ближайшем рассмотрении вписывается в общую картину. Рельсы покрыты бурой ржавчиной, между шпалами буйно кустится трава. Последний поезд прошел здесь много лет назад.

— Мертвая дорога, — говорит Дикси.

Значит, она тоже это заметила. И сказала с соответствующей интонацией.

— Ну и что из того? — грубо обрезаю я ее. — Куда-нибудь да ведет.