Избранная проза и переписка

— С этим младшим Загжевским мы поссорились сразу. Инесса сказана про него (около деревни Вранов), что он взял с собой фотографический аппарат без пленки, электрический фонарь без батареи и голову без мозгов. Тогда он ушел вперед, громко крича и оскорбляя туристов, и жалел, что не остался на субботу в лагере, потому что, может быть, разрешили танцы, а в кино идет картина «Нибелунги». Сокольцовы его поддержали и сказали, что они нарочно никогда не записывались в туристы, чтобы не валять дурака по дорогам. При этом старший Сокольцов наезжал нам на ноги велосипедом или уезжал в соседние деревни и привозил маленькие яблоки, зная, что у нас в кружке запрещено воровать. А Шмарин шел сзади и рассказывал потихоньку такой анекдот, что Инесса заплакала, а я не поняла. Потом мы увидели завод, и какой-то человек, инженер, узнал, что мы — русские, и стал страшно приглашать осмотреть этот пивной завод. Он был русский и не видал русских четыре года. Он сказал, что он слыхал о нашей необыкновенной гимназии и рад случаю. Мы свернули по дорожке на завод и стали пить пиво. Сначала — потому что было жарко, а потом — кто больше выпьет. Пришли две чешские барышни Маня и Зденя, и в комнате инженера Сокольцовы, Терлицкий и младший Загжевский танцевали с ними по очереди и пели по-чешски под граммофон: «Андулька, Андулька, Андуличка…» Они были пьяны и потом пошли купаться с инженером, тут же у завода. Латинист нырял и приговаривал: «Морава, наша Ривьера». А младший Загжевский стал на холмик и говорит мне тонким голосом: «Я — будто рыбка, а ты — рыбак. Я нырку, а ты меня лови». Я говорю. «Я с тобой в ссоре. Я с тобой на «ты» не переходила, пожалей свою мать». А мадам Загжевская обиделась на Зденю и Майю, все время запрещала пить и уводила нас от реки. Мы наконец пошли дальше по дороге, и все пели: «Андулька, Андулька, Андуличка…» А младший Загжевский остался на заводе с Маней и Зденей и сказал, что догонит. Тут Сокольцов стал учить меня ездить на велосипеде и загнал нарочно в кучу грязи. Я совсем перестала с ним разговаривать и плакала. А что касается еды, то мы с утра ничего не ели, потому что не напекли котлет, и в одном доме мы стали варить свой рис, я стирала свое платье и, когда ужинала, надела пальто мадам Загжевской. После ужина ушел Шмарин, и мы его долго искали. А Сокольцовы предлагали идти ночевать на завод, обратно, но мы ночевали на сеновале и решили объявить мальчикам бойкот. Мальчики сказали, что они очень рады, а громче всех кричал пьяный младший Загжевский и говорил, что он — взрослый и что Бог с ними, с замками, потому что он не турист, слава Богу. Но утром мы все-таки пришли в деревню Бузау и смотрели на замок снизу: он реставрирован и стоит на горе. Мимо нас шли люди со значками на дорогих палках и подымались вверх, где, кажется, была площадка для туристов и продавались стаканчики с видами. Но тут выяснилось, что дальше идти невозможно, никто не слушался, не было организации, как у нас в кружке. «Раз так, — сказала мадам Загжевская, — то мы пойдем обратно», — и поссорилась с латинистом. Латинист сказал, что пожалуется учителю словесности на меня с Инессой, как на туристок, потому что мы устроили разлад. И мы быстро шли назад, расспрашивая крестьян о Шмарине. А младший Загжевский неискренно хохотал и делал вид, что снимает пустым аппаратом, как мы плачем. Если ты сестра, то не будешь с ним раскланиваться.

Я под каким-то пустячным предлогом пошла на квартиру Загжевских. Загжевский читал книжку «Dorian Grag», лежа в шезлонге, а брат его, загорелый, красный, быстро обрезал фотографии — виды лагеря. Матери их не было дома.

Не стесняясь меня, младший Загжевский продолжал, по-видимому, свою оправдательную речь:

— Если туристки не умеют гулять, то пускай сидят дома. Мама была на их стороне и со мною не разговаривает. Я перееду жить в барак. Ты почему, — грубо спросил он брата, — не отпечатал заказанные фотографии? Мика Кузякина уже заходила.

— Вы видите, — сказал мне Загжевский, — вас там только не хватало.

— Моя сестра была верна вашей матери до конца, — ответила я и вдруг ощутила желание защищать младшего Загжевского.

Разбирали дело по частям. Запретили частную инициативу прогулок. Наказали мальчиков, Шмарина особо. Девочек послали в бельевую штопать носки и простыни, чтоб «они не скучали летом». А туристок выделили и передали на суд кружка… Лояльный по отношению к администрации, кружок (последний из остающихся), обошелся с Инессой Аше и моею сестрою сурово.

Из жидкого строя, из которого ухитрились выделить только знаменосца и барабанщика (словно бы для расстрела), их заставили выступить на два шага вперед — и отчитали по туристическому своду законов. И предупредили, что могут исключить.

— Вы, — сказал преподаватель словесности, — должны были сорганизовать группу и прежде всего установить хождение строем. Без велосипедов и пивных заводов. Не надо было дразнить мальчиков, находящихся в переходном возрасте. Надо было суметь сварить рис.