Избранник смерти

— Много на тебе греха. Много его… Зрю как бесы оплетают твою душу, как гады ползучие не дают жить.

— Не дают, отче, не дают, — бухнулась на колени девушка и умоляюще протянула к парню руки. — Борюсь с ними, но не могу сладить. На блуд они меня подбивают. Мочи нет с ними сражаться.

— А ты всё равно борись, раба божья Прасковья, и не проси помощи у слуг дьявола. Бывала ли ты у отшельницы, что в Чернолесье жила?

— Бывала, бывала, — простонала Параска, заламывая руки. — Умоляла её от плода греховного меня избавить.

— Как она выглядела? — сурово проговорил Лука и подался к девушке. От его движения лихорадочно заметался огонёк свечи, а по стенам разбежались изломанные тени, будто бы возжелавшие утащить в Ад порочную душу грешницы.

Прасковья вздрогнула и горячо затараторила:

— Страшная она лицом была, что смертный грех. Бородавками поросшая, седая, с медными серьгами в ушах и голосом, что воронье карканье напоминает. Вечно с шалью на плечах ходила и в цветастом платье с заплатками.

Мы с Лукой переглянулись и синхронно друг другу кивнули. Да, Параска описала ту самую бабку, у которой мы ночевали. Однако это было не всё, что я хотел узнать от девушки.

— Прасковья, ты ходила в конце лета у руин избушки отшельницы? Видела там пентаграмму, начерченную кровью? Кто её начертил? Ты?

В глазах несчастной заметался страх, лицо сравнялось цветом с мелом. Она вся съёжилась и прижала руки к внушительной груди, выглядывающей из ночной рубашки.

— Отвечай, — повысил голос семинарист, бросив на меня удивлённый взгляд.

— Я… — едва слышно прошелестела девушка дрожащими губами.

— Кто тебя надоумил сделать это? — жарко выдохнул я и присел на корточки, дабы быть на одном уровне с Параской.

Она опустила взгляд, шмыгнула носом и плаксиво произнесла:

— Никто. Я сама. В начале лета нашла бумагу среди головешек избушки отшельницы, да и прочитала её. Грамотная я. И в бумаге той говорилось, что можно… можно беса вызвать…

—…Батюшки святы! — ахнул Лука и торопливо перекрестился.

Прасковья же вдруг заговорила срывающимся на истерику голосом, в котором зазвучали нотки копившегося годами гнева:

— А что?! Не хочу я более жить в грязи, как свинья! Желаю в карете ездить, есть с фарфоровых тарелок и спать на перине, как барыня. А в бумаге было сказано, что бес тот исполнит одно любое желание, ежели его призвать правильно.

— Но цена, Прасковья, цена… — полузадушено вымолвил объятый ужасом семинарист, тараща глаза. — Бес забрал твою душу! Теперь никакие молитвы тебе не помогут! После смерти ты попадёшь в Ад! Господи, что же ты натворила?!

Громкий голос Луки заставил проснуться ребёнка. Он сразу же залился истошным, захлёбывающимся плачем, сотрясшим соседнюю комнату.

— Отче, не делайте поспешных выводов, — хмуро произнёс я. — Судя по тому, что в доме нет фарфоровой посуды, а во дворе не стоит карета, ритуал вызова беса либо провалился, либо демонское отродье обмануло доверчивую грешницу. Верно я говорю, Прасковья?

— Верно, — кивнула та и посмотрела на меня горячечно заблестевшими глазами. — Не было никакого беса. Огонь только полыхнул до небес. Я со страху подол подобрала и опрометью кинулась прочь. И более в Чернолесье не возвращалась.

— Чудом ты сохранила свою душу, — прохрипел Лука, облизав пересохшие от волнения губы.

— Душа… душа, — уже с какой-то злобой повторила девушка, сжав руки в кулаки. — Только и слышно береги душу, а есть ли она?! Есть ли что-то после смерти?! Я хочу жить сейчас, а не ждать непойми чего!

— Отступница! Покайся! Бог дал тебе испытание, так выдержи его с честью!

— Нет больше моих сил так жить! Посмотрите на мои руки, отче. Они огрубели от тяжёлой работы и покрылись мозолями. А сестрица моя уже до земли согнулась, хотя всего на год старше меня будет! — жарко выпалила Прасковья и зашлась в рыданиях, сотрясающих всё её тело.

В эту же секунду отворилась дверь, и на пороге соседней комнаты показалась растрёпанная женщина. Она оказалась очень похожа на постаревшую Параску с чернотой под глазами и посеребрёнными сединой распущенными волосами.

Женщина упала на колени возле Прасковьи, обняла её за плечи и принялась тараторить, умоляюще глядя на Луку:

— Вы не слушайте её, отче! Не со зла она! Душа у неё добрая, да ум иногда мутится из-за тяжёлой жизни. Человек ведь слаб. Вы сами так говаривали!

— Говорил, — медленно сказал семинарист и тяжело уселся на колченогую табуретку.