Избранники Смерти

Агнешка поднялась, разозленная гадким светлячком, сделала шаг – достать его. Но огненный надоеда отпрянул, поманил за собой. И вдруг вытянул к ней длинный красный луч и, уцепив за протянутую вперед руку, поволок куда-то вперед-вперед, пока темнота не распахнулась, как полог шатра, вытолкнув ее на ослепительный свет.

– Ханна, – тихо позвал кто-то. Она в изнеможении скрючилась на полу, с трудом открыла глаза.

Князь сидел рядом, тяжело привалившись к стене. Прямо на полу, на кое-как расстеленной новине лежал, тихо пища, младший князев сын. Бледный до синевы, сморщенный, но живой. Сам князь выглядел не в пример хуже – щеки его запали, под глазами залегли темные тени, губы побелели. Всюду вокруг них, на стенах, на постели, где лежала мертвая Эльжбета, на лавках и сундуках – всюду виднелся игольчатый слой инея. Вода в лоханях покрылась льдом, и младенец лежал неомытый, со следами материнской крови.

– Зачем коснулся, князь? – хрипло выдавила из себя Агнешка.

– Зато дозвался тебя, Ханна. Неуж думала, я тебя оставлю. – Он потянулся к ее волосам, погладил тихо, осторожно.

В дверь постучали опасливо.

– Батюшка князь, – раздалось из-за толстой створки. – Кончилась ли княгинюшка-то?

Голос был старческий, угодливый, но говорил старик с достоинством. Не станет такой без позволения входить, да и другим не велит.

– Поди прочь, Гжесь, не простился я еще с женой по обычаю Чернских князей, – прорычал Влад, растратив, казалось, все силы на этот глухой рык.

С трудом поднялся на ноги, пошатываясь, подошел к двери. Изо рта его вырвалось облачко пара, и только теперь Агнешка поняла, что в комнате прохладно, но она отчего-то не чувствует холода.

Владислав положил ей под бок младенца, и Агнешка тотчас инстинктивно прижала ребенка к себе, согревая.

– Услышишь – колотят, не пугайся. Сила Чернских князей великая. Спокон веков лежит мертвец княжеского рода у нас три дня, пока сила его в землю не уйдет. Хоть и была Элька простой золотницей, а прикажу, чтоб дверь заколотили. Ты будешь в безопасности, и…

Князь задумался, словно не знал, как назвать сына, не готов был к тому, что двое их будет.

– Пусть тоже Мирек будет, – прошептала Агнешка.

– Зовут тебя от рождения как, Ханна? – спросил Владислав, и не смогла она солгать, сил не хватило.

– Агнешка.

– Гнешка, значит. Вот и пусть будет Мирек Гнешкин. Мирогнев. С его судьбой сильное имя надобно. Потерпите, как стемнеет и успокоятся все, я вас…

Глава 63

…выведу, только плакать перестань.

Да не слушал Дорофейка, всхлипывал, хватал руками воздух да звал: «Дяденька Багумил, дяденька…»

Славко поволок за руку мальчонку прочь из сада, да только куда ни тыкались они, как слепые котята, всюду была лишь глухая стена. Одна дорога на волю – через терем княжеский.

Хорошо, увязался с ними Проходимец, вывел.

Крутился пес под ногами, скулил, пока уговаривал Славко мальчика оставить мертвого сказителя в саду и уходить. Не сумел толком Дорофейка рассказать, что случилось, но хватило одного взгляда на старого Багумила Славке, чтоб понять – золотничьим заклятьем приложила старого болтуна то ли старая княгиня, то ли молодая, да только разницы нет – уходить нужно мальчишке. А ну как и про него найдутся у госпожи Бялого искры в перстеньке? Да только не понимал Дорофейка, что жизнь его, верно, на волоске подвешена, припал к земле, все силился старика поднять, все уговаривал.

Один пес и помог его увести. Совался мальчонке под руку, пока не ухватился Дорофейка за веревочный ошейник, а то уж думал Славко, что нести придется мальца, зажав рот.

Пес потянул, заскулил, и Дорофейка, все еще всхлипывая, пошел за ним. А Проходимец, верно, уж выяснил за дни в Черне, что к чему в тереме княжеском, вывел к черному ходу. С задвижкой на двери справился Славко одной рукой, второй мальчика придерживал, а уж как на улицу вышли, схватил Дорофейку в охапку, завернул в свой тулуп да рванул бегом прочь, подальше от страшно молчащего терема в нижний город, к дому.

Да только никак не желал мальчишка успокоиться, все ревел ревмя, до икоты, да звал мертвого старика.

Славко, от страха ли, от злости или от боли в замотанных руках, даже накричал на него. Дорофейка затих, но не успокоился. Уткнулся лицом в исчерченный шрамами собачий бок и завыл:

– Дя-аденька Борислав, ведь ему так хо-олодно!.. Ведь на земле студе-оно… Отведи меня туда, я его заберу! Это я винова-ат… Он меня зимой согревал, я его согрею…

Промаялся с ним Славко до позднего вечера. Кормил – не ест, увещевал – не слушает. До хрипоты наревелся. Пес от мальчика не отходил: тотчас, не оглянись, жрал все, от чего Дорофейка отказывался, слизывал с опухших глаз певчика слезы, совал под руку бедняге широкий лоб, ластился.

В отчаянии Славко присел рядом на пол, сгреб ручищей и мальчика, и пса, опустил голову. Сдавила грудь неизбывная тоска.

Вот ведь как оно. Жил себе старик Багумил: ни волки его не взяли, ни мороз, ни жара, ни мор, ни разбойники, а вышибла дух перстеньком истиннорожденная гадина, что думает, будто ее колдовская кость мертвяцкой простой дороже. Только и поплачет по старику мальчишка Дорофейка.