Избранное

Секретарь фашио встретил их, сидя под распятием, на нем был грубошерстный мундир. С двух сторон вытянулись два имперских фельдфебеля в парадной форме и в касках. Секретарю удалось увильнуть от воинской повинности, но его все же мобилизовали, и он был начальником пожарной охраны и службы противовоздушной обороны, чтобы когда–нибудь получить право на орденскую ленточку. Каждый день в баре–закусочной, напротив муниципалитета, он глотал две розовые таблетки, показывая землякам, какой он больной человек.

Когда все прибывшие предстали перед ним, он поднялся, выпятил грудь, уперся кулаками в стол и, бросив взгляд на семейную фотографию — их много, все они арийцы, — произнес приблизительно следующее:

— Вы знаете, зачем вы здесь, и мне нет надобности напоминать вам, что вы евреи. А посему вы не имеете права на продовольственные карточки, вы не должны входить в контакт с местным населением, а тем более с беженцами, вам не разрешается удаляться от центра города дальше, чем на километр, а присутствующий здесь бригадир установит за вами постоянный надзор — днем и ночью. И скажите спасибо, что вас не посадили в тюрьму, а разрешили обосноваться в этом горном городке. А теперь марш отсюда! — Он с гримасой отвращения махнул рукой и, пока они выходили из комнаты, подошел и демонстративно распахнул окно.

Их всех поселили на старой, давно заброшенной лесопильне, и худо–бедно на ней устроились пятьдесят с лишним евреев, разбившись на группы по семейному или языковому признаку. Они прибыли из разных стран: Польши и Чехословакии, Германии и Австрии, — в общем, отовсюду, начиная с Прибалтики, кончая Балканами. Но последний этап пути они проделали из Хорватии, куда бежали с 1938 по 1941 год, скрываясь от нацистов. Но потом Хорватию захватили итальянцы, она вошла в состав королевства, управляемого Савойской династией.

Лето 1942 года завершилось в мире ожесточенными сражениями, но на моих родных альпийских лугах смыслом существования стало августовское сено. Почуя перед закатом его пряный запах, евреи покидали лесопильню, шли в луга, где работали крестьяне, и, взяв у них вилы или грабли, помогали сгребать сено, чтоб оно не отсырело ночью. Те, кто прибыли с Севера — Вейсы, Ледереры, Маннштейны, Гюнтеры, Вальды, — были угрюмы и неразговорчивы; зато Кирияко, Морено, Славко, Коэны — уроженцы Южной Европы — были сплошь балагуры и шутники. Братья Морено смешили женщин и детей, кувыркаясь и прыгая на сене.

Обманывая бригадира и позабыв угрозы секретаря фашио, они постепенно сблизились с семьями, которые жили на окраине городка или на хуторах: помогали им пилить дрова на зиму, копать картошку, пасли скотину на выгонах, когда ребятишки отправились осенью в школу. За работу они получали картошку и молоко; пекарь Джино — первый скрипач на всех гулянках в округе, а после один из первых партизан, почти два года сводивший с ума немцев и фашистов невероятными вылазками, — потихоньку снабжал их свежим хлебом и тем самым спасал от голода.

Местные жители заготовляли дрова, и ссыльным поневоле пришлось задуматься, что им тоже предстоит пережить зиму, а средств защититься от холода у них почти не было; старики же по некоторым приметам предсказывали долгую, суровую и снежную зиму. И вот однажды, уже поздней осенью, к мэру явилась делегация ссыльных и обратилась с просьбой, чтоб им тоже разрешили заготовить дрова в общественном лесу. Мэр, чувствуя ответственность за всех обитателей городка, в том числе за беженцев и евреев, вызвал к себе бригадира, секретаря муниципалитета и старшего лесничего. Посовещавшись, они предоставили евреям возможность прочистить лес, но с условием, что на заготовки их будут сопровождать карабинер и лесник. Никогда еще лес не был такой чистый — ни пня, ни сухой ветки, ни даже шишки не осталось.

Почва уже глубоко промерзла, и по утрам иней сверкал, как январский снег, а охотничьи собаки Фина уже сумели загнать зайца в долине; вечерами от печных труб в лиловое небо подымался дым, и люди ждали рождества и почтальона с открытками от воевавших в России.