Избранное

Как–то после полудня возле дома священника остановился черный лимузин с ватиканским номером — видели лимузин только двое. Шофер в военной форме вышел из машины и открыл дверцу длинному человеку в очках, одетому во все черное, с небольшим чемоданчиком и папкой в руках. Он вышел и заспешил к дому. Дверь отворилась, прежде чем он дошел до нее, и сразу же захлопнулась за ним. Меньше чем через полчаса из дома вышел священник — видимо, очень торопился, даже забыл снять шляпу перед своей церковью. Крадучись, дошел до штаба карабинеров, а когда выскользнул оттуда, была почти ночь, но он все же сделал еще одну остановку в доме секретаря фашио. Улицы опустели, люди сидели за ужином, и священник, как только вышел на улицу, задрал повыше подол своей сутаны и бросился к лесопильне. Он скоро вернулся в сопровождении двух людей, которые никогда не принимали участия в работах местных жителей: это были муж и жена, еще не старые люди, держались они гордо и отчужденно; когда было не слишком холодно, они выходили гулять и всегда несли с собой металлический ящичек. Он держал сигареты в массивном золотом портсигаре (некоторые еще до сих пор вспоминают этот портсигар) и каждый третий день отправлялся на почту за посылкой; короче говоря, у них было масло, печенье, шоколад, мясо и сигареты — такие ароматные! — в то время как для наших горных жителей иметь сыр да картошку да табак с канала Бренты — уже роскошь. Теперь эти двое шли по пустынной вечерней улице, а священник шагал впереди, все время оборачиваясь и подгоняя их. Они дошли до лимузина, их усадили в машину, которая, как по волшебству, завелась и зажгла подфарники, господин в очках, одетый во все черное, с чемоданчиком и папкой в руках, молча сел возле шофера. И машина заскользила прочь, В городке говорили, что эти двое спустя неделю были уже в Калифорнии.

Здесь в декабре дни еще короче, чем в городе; когда солнце заходит за гребни гор, тотчас же наступает ночь и воцаряется тишина, и все вокруг кажется проще, потому что жизнь протекает как бы в другом измерении. Вот и бригадир, такой суровый летом, ослабил надзор за евреями, в часы вечерней дойки они даже пробирались украдкой в теплые, влажные хлева. Гюнтер помогал кузнецу, и тот очень скоро понял, какие у него золотые руки; в то время не хватало олова, чтобы чинить водосточные трубы, крыши, кастрюли, а Гюнтер прекрасно обходился без него, гнул листовое железо так, чтобы вода не протекала, с помощью гвоздей и заклепок заделывал дыры в прохудившихся котлах для поленты. Он поднялся даже на церковную крышу, поврежденную бурей, и так ее здорово залатал, что она цела до сих пор. Священник и кузнец кормили его обедом и ужином.

Дело кончилось тем, что после вечерней поверки евреи стали небольшими группками уходить с лесопильни и посещать четыре остерии, где можно было погреться и поиграть в карты, рассказывая всякие истории или слушая рассказы других; но охотнее всего они забирались в хлева — там было тепло и сумрачно. Война казалась далекой даже старому и мудрому адвокату Ледереру, который воспользовался этой передышкой в своей многострадальной жизни и каждый вечер ходил к учительнице Катерине, брал у нее уроки итальянского языка, чтобы читать Данте в подлиннике.

Спустя некоторое время нашелся один смельчак, который не вернулся на лесопильню ночевать, а когда наступил Новый год и снег покрыл крыши домов, леса и луга, все евреи нашли приют у местных жителей. Теперь и они покинули старую лесопильню, и только лисы укрывались там холодными ночами.

Первое время секретарь и бригадир обращались с протестами к мэру, а местных жителей призывали быть твердыми в исполнении своего гражданского долга, но потом, видя, что евреи завоевали симпатию всего населения и что никому они не мешают, стали смотреть на происходящее сквозь пальцы: пусть, мол, несут ответственность те, кто приютили их.

Чтобы соблюсти формальности, бригадир взял на заметку все дома, где проживали ссыльные, и два раза в день в сопровождении полицейского делал обход.

Весной с фронтов стали приходить дурные вести, все в городке ожидали возвращения альпийцев из России — от них уже несколько месяцев не было известий, а один человек слышал по лондонскому радио, что итальянская армия разбита. В Африке итальянцы и немцы оставили Ливию, города подвергались бомбардировкам, словом, настали тревожные дни для тех, у кого сыновья были на войне. И хотя пчелы опыляли цветы, в небе летали ласточки, а снег растаял, радости на душе не было. Старый адвокат Ледерер бродил по лугам, собирал дикий цикорий и больше не спрашивал учительницу Катерину, что слышно от ее сыновей.